Когда Григорий в роскошной кожаной куртке и Валентина в рыжей лисьей шубе пришли оформлять пособие велфэра на Ист 16-ю стрит в Манхэттене, у них потемнело в глазах. В огромном помещении, выкрашенном казенной желтой краской, дремала унылая нищета. Сбившиеся в отдельные группки русские, выдавали себя взглядами, в которых ненависть к окружающему мешалась со страхом и униженной мольбой о помощи.
Григорий пребывал в таком невыносимом, черном отчаянии, что готов был бросить все и вернуться назад в Союз, где деньги искали его, а не он их.
Валентина первой нашла выход из положения.
"Иди в такси, -- сказала она. -- Машину-то водить ты умеешь".
"Что?! -- поразился он. -- А что я там заработаю?!"
Очень скоро их отношения стали походить на обычные в тех семьях, где на счету каждая копейка. Она стала некрасивой и злобной, он -- жадным и раздражительным. Предлагаю читателю самому уже представить последовавшие домашние скандалы, метания по городу в попытках найти нужных людей, некогда крутившихся возле "Красной" и "Лондонской", переезд Валентины к неизвестным ему друзьям в Бронкс, безъязыкость, одиночество, безденежье. Загнанный в угол, не представляющий, какой следующий шаг предпринять, он вспомнил о Спице.
Видимо, по его голосу она поняла, что отказывать ему нельзя.
Они поселились в скромной квартире с одной спальней на Медисон-авеню, прямо над синей вывеской банка "Чейз". Григорий надел кипу и начал посещать синагогу на Ист 83-й стрит. Он искал наставника, который мог объяснить ему, как вернуться к потерянными корням, и нашел его в румяном лице господина Жаботинского. Хаим Жаботинский держал ювелирный магазин на 47-й стрит. Несколько раз они сходили в ресторан. Первый раз с женами. Господин Жаботинский с сухонькой госпожой Жаботинской, Григорий (...какое несчастье, такая молодая, привлекательная женщина...) со своей глухонемой супругой Леей.
Григорий советовался. У него был небольшой капитал, и он хотел открыть собственное дело. Господин Жаботинский обещал помочь. Они договорились об оптовой покупке.
Жаботинский пришел к нему в пятницу утром с толстым саквояжем и двумя сотрудниками. Черные лапсердаки плотно облегали их крутые плечи. Пока Григорий, устроившись за столом, рассматривал в лупу принесенные драгоценности, глухонемая Лея подала кофе и печенье. Как обученные говорить глухонемые, она неожиданно громко каркнула, что все поданное "кошер". Гости были смущены. Лея, обворожительно улыбаясь, покинула комнату. Она не была какой-нибудь шиксой, но что-то неуловимое, развратное чувствовали в ней эти проницательные люди.
Григорий изучал товар. В бриллиантах искрилось, едва сдерживая смех, близкое счастье.
-- Господа, -- он поднялся из-за стола. -- Я не могу сказать, что я вам не доверяю, но, выходя в банк за наличными, я бы хотел, чтобы все это полежало в сейфе.
Он снял со стены морской пейзажик, и гости увидели за ним серую дверцу. Они переглянулись, поскольку подобное развитие событий не предполагалось. Упреждая возможные, сомнения, Гольдфарб открыл сейф и продолжил:
-- Господа, шифр замка, как вы понимаете, знаю только я, -- он взял футляры и положил их в сейф. -- А ключ я оставляю вам. Я вернусь с наличными через минут 15-20. Нет смысла хранить дома наличные, когда под тобой -банк.
Он постучал ногой по полу.
-- О'кей, -- кивнул Жаботинский и посмотрел на часы.
-- Если вам понадобится что-либо, -- Гольдфарб вручил ключи ювелиру, -зовите Лею.
Он указал Жаботинскому на кнопку рядом с выключателем и нажал ее. Жаботинский увидел, как в коридоре зажглась красная лампочка -- и тут же в дверях показалась Лея.
Григорий махнул рукой, и она, понимающе закивав, ушла.
-- Поторопимся, -- сказал Жаботинский. -- Сегодня пятница, я бы хотел все закончить до начала шабеса.
Когда Жаботинский произносил эти слова, Лея-Спица, открыв в соседней комнате заднюю дверцу сейфа, разгрузила его содержимое в сумку и выскользнула из квартиры. Через полчаса Жаботинский и его спутники обнаружили, что в квартире, кроме них, никого нет.
Что же, спросите вы, привело беглецов в "Нойвальд-хаус" на окраине Вены?
