Другой наш врач на полную ставку — Кусь-Кусь, дантист. У него собственная маленькая приемная, где пациенты томятся в ожидании, пока не подействует обезболивающее. Его фокус в том, что он дожидается, покуда пациент не окажется в кресле — пленник с онемевшими губами, полон рот чужих пальцев, — и принимается излагать свои взгляды обо всем на свете. Паков[14] надо гнать и все такое: причем витиевато, как и подобает человеку с указанием степени после имени на табличке. Я направляю его пациентов обратно в реальный мир, с кривыми лицами, с мозгами, шкворчащими, будто сало. Даже предоставься им возможность, рискнули бы они ему противоречить? А вдруг он припомнит им это в следующий раз?
Впрочем, надо отдать должное Кусь-Кусю — он не такой жадный, как прочие врачи. Миссис Батхерст, к примеру, он слабал весь рот относительно дешево.
«У вас проблемы с зубами, миссис Батхерст?» — спросила Беттина своим обычным тоном, приторное мурлыканье.
«Когда я была подростком, — ответила миссис Батхерст, — меня заставили носить скобки. Мои десны с тех пор очень нежные». Она сделала такое движение, словно вытерла кровь с губ. Пальцы у нее длинные — с жуткими, обгрызенными ногтями. Думаю, все очевидно; она из тех людей, кто не любит вспоминать свое детство.
Помню тот день, когда миссис Батхерст появилась в дверях с резюме в сумочке: женщина неопределенного возраста, землистая кожа, черные, тронутые сединой волосы зачесаны вверх и закреплены заколками. Темная накидка смотрелась на ней вполне уместно благодаря высокому росту. Она носила эту накидку все лето, и в августе люди на улицах таращились ей вслед. Возможно, когда-то накидка была частью ее формы, наряд медсестры, ну, сами знаете. А потом стало жалко выбрасывать, вещь-то хорошая.
Только в конце июня она соизволила одарить меня улыбкой и сказала: «Можешь звать меня Лиз». Я честно пыталась, но так и не набралась уверенности; для меня, боюсь, она навсегда останется миссис Батхерст. И все-таки я порадовалась тому, что она, похоже, не против наладить отношения. Видите ли, у меня были некоторые проблемы в личной жизни — слишком сложные, чтобы здесь в них вдаваться, — и, наверное, я подыскивала себе наперсницу, пожилую женщину, которой можно довериться.
Однажды вечером я предложила прогуляться — пойдемте куда-нибудь! Отбуксировала ее в маленький французский ресторанчик, куда обычно ходила со своим бойфрендом. Настоящая жемчужина — старомодное, очень дешевое местечко, вероятно, последнее в Лондоне, где официанты ведут себя по-парижски неприветливо. Не могу сказать, что прогулка удалась. Миссис Батхерст, как выяснилось, не особо интересовалась едой. Она весь вечер просидела на краешке стула, с подозрением разглядывая блюда, проносимые мимо, и принюхиваясь. Когда за соседним столиком заказали стейк тартар, она покосилась на меня и спросила: «Это съедобно?»
«Судя по всему».
«И много желающих?»
«Кто захочет, тот и ест».
«Понятно. — Она нахмурилась. — Я от тебя такого не ожидала».
«Так вы толком и не жили», — уколола я.
«О нет, — возразила она, — жила, уж поверь».
Принесли счет, и я сказала: «Я угощаю. Не вздумайте спорить, Лиз». «Ладно, спасибо», — ответила она, дернула накидку с крючка у двери и растворилась в ночи.
Я была бы рада с нею сойтись, но она из тех людей, которые не способны принять дружбу от чистого сердца. С Беттиной, кстати, она ладила лучше — хотя, насколько я могу судить, у них двоих не было ровным счетом ничего общего. Беттина мне периодически плакалась: «Эта женщина вечно торчит в моем подвале!»
«И что делает?»
Она кривилась: «Предлагает помочь».
«Это не преступление».
«Может, она лесбиянка? Как ты думаешь?»
«Откуда мне знать?»
«Я видела, как вы с ней пили чай».
«Ага, верный признак. И потом, она же миссис, помнишь?»
«Миссис, — презрительно повторила Беттина. — Знаю я таких. Может, решила, что так респектнее будет».
«Респектабельнее, ты имеешь в виду?»
«Да какая разница? Лесбиянки, между прочим, часто замуж выходят».
«Точно?»
«Сто процентов».
«Преклоняюсь перед твоей житейской мудростью».
«Да ты погляди на нее! — стояла на своем Беттина. — С нею явно что-то не так».
