— Тебе не понравится, если это случится, — говорил Вагн Скербек, ведя фургон по тряской брусчатке, вглядываясь в унылый пейзаж перед собой. — Никому не понравится.
На стоянке возле станции Лунд села на прокатный велосипед и крутила педали под ледяным дождем до тех пор, пока не добралась до болот и границы леса. Нашла низкий металлический мост, села на бетонные плиты перекрытия. Руки просунула между прутьями решетки и свесила ноги над каналом — примерно так же, как неделю назад сидел здесь Амир эль-Намен с грустным букетом, брошенным за спиной, роняя слезы в черную воду, где умерла Нанна.
Об этом свидетельствовали все фотографии и документы, которые собрал для нее Янсен. Их вполне достаточно. И Майер ей на самом деле не нужен, она решила поговорить с ним потому, что струсила. Даже Брикс прислушался бы, если только она сумеет заставить его слушать. Если только…
Она отложила это решение на потом и стала считать то, что знала.
Нанна убегала из дома, беря с собой воспоминания о детстве. И наверняка взяла что-нибудь вещественное, что напоминало бы ей семью, отца.
Он никогда не закатывал рукава, когда работал или мыл посуду, никогда не обнажал руки в присутствии полиции. Но ребенок мог видеть эти старые татуировки. Ребенок мог связать эти татуировки с кулоном в форме черного сердца, который нашел в запертом ящике. И любящая дочь-беглянка не могла бы покинуть дом, не взяв ничего на память.
Вагн сделал то, что он сделал, потому что таков он был: человек, который решал проблемы, который следил за тем, чтобы колеса вращались.
Нанна исчезла из Хумлебю. В подвале была кровь, и она вела прямиком в лес Пинсесковен.
Они все были бродяги, так говорила дочь Лонструпа. Все они ходили одними и теми же дорогами, таскали мебель, проворачивали сомнительные делишки — и Тайс, и Вагн, и это чудовище Йон Люнге, их первый подозреваемый, которого они преследовали, а потом отпустили, все они бились как могли, чтобы выжить в теневом мире Вестербро.
Она засунула руку в широкий карман синей ветровки. Моросящий дождь оседал на ней жидким льдом и раздумывал, не превратиться ли в снег. Лицо замерзло, волосы, стянутые в хвост, мокрой веревкой прилипли к шее.
Лунд достала последнюю фотографию. Ту самую, которую так и не показала Майеру. Потускневший от времени снимок был сделан двадцать один год назад перед зданием, которое, судя по многочисленным символам мира и любви на стенах, населяла колония хиппи. Три человека стоят перед объективом. В центре — Метта Хауге. Волосы длинные и немытые, отсутствующее выражение лица человека под кайфом. Невинное дитя, сошедшее с прямого пути из любопытства и в поисках острых ощущений. Как когда-то сошла Пернилле, а потом и Нанна.
Слева от Метты длинноволосый парень с пышными усами, нахмуренным лбом, темными, глубоко посаженными глазами и свежим шрамом через правую щеку.
Убрать волосы, состарить шрам, подрезать и обесцветить усы — Йон Люнге.
С другого края молодой Тайс Бирк-Ларсен, высоченный, широкоплечий и внушительный, как мощный зверь. Рыжие волосы, рыжая щетина. Он победоносно ухмыляется в объектив, одетый в синие джинсы и джинсовую куртку с эмблемой банды. Одна рука лежит на плече Метты, обозначая собственность короля квартала. На вздувшемся правом бицепсе, едва различимый, тянется ряд вытатуированных символов. Среди них нечто очень похожее на маленькое черное сердце.
Существовал только один ответ на загадку, но в больнице она не готова была назвать его. Снедаемый скорбью, виной и стыдом, Вагн Скербек принес в жертву свою жизнь, чтобы сохранить того, другого Тайса в тайне. Он похоронил правду о Нанне из страха, что еще более жуткий кошмар восстанет из черных каналов пустоши Кальвебод-Фэллед вслед за «фордом» Йона Люнге, истекающим гнилой водой и свежей кровью, и уничтожит то удивительное чудо, которому он поклонялся и завидовал, — бесценные узы семьи, узы, объединяющие Пернилле, Тайса и их сыновей в единое целое, способное противостоять бездушному, суровому миру.
Все кусочки пазла встали на свои места — по крайней мере, в голове у Лунд.
Ветер шелестел в ветвях голых серебристых деревьев Пинсесковена. Она слышала мягкое уханье совы, хриплый визг лисицы, жизнь дышала, шуршала, двигалась. В своем воображении она видела лица женщин, которых Йон Люнге оставил гнить в грязной воде, видела, как открываются их рты, слышала их крики. Это они, крики жертв, крики Нанны, разбудили Лунд в то утро перед отлетом в Швецию, когда она спала в объятиях Бенгта Рослинга — мужчины, которого никогда больше не увидит.
