Кроме Жан-Жака и Патрика, все мужчины, окружавшие Шанталь Грандель, оставили ее и залюбовались Деборой, и Шанталь почувствовала в этом минутном безразличии жестокое оскорбление. Ее настроение испортилось до того, что, когда Дебора проходила мимо, она незаметно вытянула ногу так, чтобы служанка споткнулась. Столик чуть не опрокинулся на одну пожилую даму, которая жалобно ахнула. Генриетта в ужасе набросилась на служанку:
– Дебора! Что с вами? Вы что, не в состоянии следить за своими движениями?!
Смущенная, но искренняя девушка попыталась объясниться:
– Простите, мадам, но я не заметила ноги госпожи.
Пробежали смешки, похожие на легкое дуновенье весеннего ветра, но, как бы их ни пытались сдержать, от Шанталь они не ускользнули, а малейшее упоминание о ногах совершенно выводило ее из себя. Дрожа от злости, она крикнула:
– Скажите еще, что я поставила вам подножку!
– Ваша нога…
– Да вы просто нахалка!
История принимала нежелательный оборот. Эдуард, прекрасно видевший маневр мадам Грандель, хотел увести Дебору, но в сраженье вступил министр:
– Это переходит всякие границы! Немедленно извинитесь перед мадам Грандель!
– Извиниться?!
Привыкший к беспрекословному повиновению министр повторил по слогам:
– Нс-мед-лсн-но!
– Нет!
– Что?!!!
Мадам Нантье была совершенно убита. Она думала, что победа у нее в руках, и вдруг все рухнуло! Триумф превращался в полный провал по вине какого-то ничтожного созданья, осмелившего перечить Гектору Грандель! Шанталь встала и взяла мужа за руку.
– Друг мой, прошу вас, пойдемте отсюда!
Министр отвел руку супруги:
– Секундочку, дорогая! Мне хотелось бы узнать причины такой наглости!
Возмущение переполнило Дебору.
– Господь унижает нас, когда мы заблуждаемся, но приказывает нам быть неумолимыми в нашей вере, когда правда с нами! Госпожа специально вытянула ногу, чтобы я упала.
Такое обвинение произвело настоящую сенсацию. Цвет лица Гранделя изменился на ярко-пунцовый. Его жена издала стон раненой птицы и рухнула без чувств, на что никто не обратил внимания. Эдуард тряс руку хозяйки дома, умоляя ее не падать духом. Министр произнес:
– Вы осмелились…
Дебора отпустила столик на колесиках и от волнения и гнева неожиданно перешла на свой родной патуанский:
– Е piei, m'en foule! M'emmasguas toutеs! S'es pas que de messourguies! M'en vaou a moun oustaou! (И вообще мне наплевать! Вы все здесь мне надоели! Вы все здесь вруны! Я уезжаю домой!)
Вопреки ожиданиям, министр не кинулся врукопашную. Лицо его сначала расплылось в недоверии, а потом он почти дружески спросил:
– Вы не могли бы повторить еще раз то, что вы только что сказали, и так, как вы это сказали?
– Е piei, m'en foutе! M'emmasquas toutes! S'es pas que de messourguies! M'en vaou a moun oustaou!
На том же языке Гектор ответил:
– D'ente ses, moun pitchio? (Откуда вы родом?)
– Из Оспитале.
– Ma grand habito encaro Sind-Andre-de-Valborgno! (Моя бабушка до сих пор живет в Сант-Андре-де-Вальборн).
Ветер подул в другую сторону, и Генриетта Нантье снова обрела надежду. Шанталь Грандель, предчувствуя поражение, сделала попытку продолжить сраженье:
– Гектор…
– Довольно, Шанталь. Сядьте. Этот ребенок случайно вас задел.
– Но Гектор, вы же сами…
– Перестаньте, Шанталь, не то вы станете просто смешны!
Coumo vous appelas, moun pichio? (Дитя мое, как вас зовут?)
– Дебора Пьюсергуи.
Министр пришел в полное умиление.
– Y a pas gue per aqui, din noslos mountagnos, per porta do tans poulis prenou (Только у нас в горах дают такие красивые имена!)
Генриетта Нантье перевела дыханье. Положение было спасено. Господи! Как же умно было со стороны Деборы родиться там же, где и их гость!
– Debourah! Voules me douna uno bollo joyo? (Дебора, вы хотите сделать мне приятное?)
– Se pode. (Если я смогу)
– Coonnesses llou Siaoume de los Bataillos? (Знаете ли вы Псалом Сражения?)
– Segu! (Конечно!)
– Vous en pregue, cantas me lou (Тогда прошу вас, спойте его для меня!)
Девушка посмотрела на Генриетту, та кивком головы дала ей свое добро. И тогда по гостиной разлилась старинная песня. Она взлетала, падала, снова взлетала и парила над всеми этими людьми, которые, слушая ее, вдруг начинали осознавать свое ничтожество. Им становилось неуютно. Грандель подпевал Деборе, и их голоса сливались в один.
