Да гг., когда мы сами русские, православные, когда мы сами, не обвиняя нашу веру, обвиняем того, кто ее изуверно толкует, чего же нам волноваться? Мы сами себе судьи, сами себя очищаем. А здесь мы, христиане, их книги порочим, их веру расследуем, мы про них говорим, что они христиан за людей не считают, что их дети горделиво смеются над христианскими детьми, а все евреи будут молчат, это их не касается! Да подумайте на минуту, что если бы мы, православные, в чужой стране, в каком-нибудь Китае, если бы мы там вдруг со стороны китайцев {19} подверглись обвинению в том, что наша вера, наше Евангелие учит употреблять китайскую кровь, если бы там начались такие процессы, разве мы, православные, не почувствовали бы себя задетыми, разве мы бы не сказали, что это навет против нас, и как бы нам ни говорили, что подозревают одних изуверов, мы бы поняли, что задели всех нас, что мы все должны помочь оправдаться тому, кого заподозрили. И если бы мы этого не поняли и спокойно сказали бы, что это нас не касается, это было бы стыдно для нас. И когда Марголин здесь говорил, что если бы у него попросили денег, чтобы раскрыть преступление, он, как еврей, считал бы себя обязанным дать эти деньги, он был тысячу раз прав, а во всем этом нет и следа улик против Бейлиса. Итак, нет ничего страшного и подозрительного в том, что были начаты частные расследования либо газетными работниками, которые искали в том своей выгоды и интереса, либо евреями, которые справедливо поняли, что дело касается их всех одинаково. Но когда я смотрю, кто это расследование делал, и как оно делалось, мне обидно и больно за них. Больно думать, что все эти люди были так наивны и легкомысленны. Эти Бразуль-Брушковские, которые умели только в газетах писать, они воображали, что перехитрят Веру Чеберякову, думали, что доберутся до правды, не замечали, как она водит их за нос. Да ведь Вера Чеберякова во много десятков раз умнее и хитрее их всех. Посмотрите, как по детски они все с ней поступали. Вот вам поездка в Харьков (я забегаю немного вперед). Здесь все поучительно. Обвинители хотят нас уверить, что поездку в Харьков придумал Марголин, чтобы там, в Харькове, подговорить Веру Чеберякову взять вину на себя. {20} Но, господа присяжные заседатели, подумайте хотя немного, можно ли этому верить? Нас хотят уверить, что самая поездка именно в Харьков устроена потому, что Марголин хотел ее скрыть, правда ли это? Казалось бы в Харькове, чужом городе, укрыться не трудно; можно не прописаться, своего имени не называть, остановиться в малоизвестной гостинице, свидеться с Чеберяковой в кабинете ресторана и никаких доказательств ни свидания, ни даже пребывания в Харькове не останется. А, между тем, как только стали искать следов Марголина в Харькове, их тотчас нашли: и где же? Там, где всего проще их было не оставлять, на счете буфета. Фамилию там даже не спрашивают, а Марголин свою сказал. Так ли скрываются? Обвинители нам указывают, что он не прописался в гостинице.
Да ведь это бывает на каждом шагу, когда приезжают не надолго, когда поэтому паспорт в полицию не отсылается. Так было и здесь, но когда из-за этой поездки вышла история, гостиница, чтобы избежать за это ответственности, сделала то, что всегда делается в этих случаях, - прописала его у себя задним числом. Но если бы все это было сделано умышленно, чтобы скрыть свое пребывание, неужели Марголин стал бы без всякой нужды свою фамилию говорить в буфете гостиницы? Не гораздо ли правдоподобнее то объяснение, которое сам Марголин дает? Он согласился видеться с Чеберяковой, по просьбе Брушковского, но не хотел этого свидания в Киеве, где она могла узнать, кто он такой, и подогнал свидание в Харькове к тому дню, когда он там должен был быть по делу. И Марголин, делая это, все-таки не подумал, что от Чеберяковой он этим не скроется, что, кто он такой, она все же узнает и, когда понадобится, - этим воспользуется. Но боясь свидания {21} с ней в самом Киеве, он на свидание в Харькове соглашается, и Бразуль-Брушковский сам ее туда везет. И такие наивные люди думали поймать Чеберякову?
