С первого раза кажется очень страшно и очень красиво - тут он вошел, а там его вынесли. И весь этот рассказ, все эти выводы из-за нескольких якобы свежих гвоздей в этом заборе. Мы спрашивали Голубева, сколько времени было этим гвоздям? Он говорил, я не знаю, может быть месяцев шесть. {29} И это улика, и этого достаточно, чтобы утверждать, что Ющинского здесь пронесли! Но чего же удивительного в том, что в забор гвозди вбивают? Как совершенно правильно заметил Шмаков, зимой заборы ломают, весной их нужно чинить. Тогда как раз кончалась зима, началась весна, снег более владений не ограждал, была слякоть, пора было привести забор в приличный вид. И вспомните к тому же, какое это было время. Это было как раз после открытия трупа Ющинского; там, за городом, было гуляние, кто только туда ни ходил. Теперь смеются над свидетелем Добжанским, который не нашел лучшего места пить водку, как возле пещеры; но вот сам студент Голубев ходил в нее ночевать, на спор пошел попробовать крепость своих нервов. Видите, что там происходило, сколько собиралось лишнего народа, сколько было ненужных поступков. Чего же непонятного, что Марра велел осмотреть забор, его перебрать, забить дыры, поправить гвозди, вбить новые доски. Какой же хозяин поступит иначе?
А Голубев не только по-прежнему уверяет, что здесь была дыра, которой он не видал, но что именно через нее вынесли труп; чтобы подтвердить это, здесь старались установить, что по прямой линии от этого отверстия к пещере лежала на поле тесемка Ющинского. Тесемку эту никто не видал, никто не проверил, о тесемке только теперь стал говорить Голубев будто бы со слов покойной Наталии Ющинской. Тесемка эта будто бы была от чулок, но, господа, если можно не узнать наволочки, не узнать носового платка, то как вы можете узнать, чья тесемка валялась? Все это совсем не серьезно.
В книгах пишут, что бывали знаменитые сыщики, Шерлоки Холмсы, которые каким-то чутьем догадывались, кто и как совершил преступление. Им может быть {30} достаточно гвоздя или тесемки, чтобы все разгадать, но это только им, гг., да и то только в книгах. Когда же каждый студент возомнит себя Шерлоком Холмсом, то кроме конфуза ничего не получится. И что сам Голубев поверил в эту дыру, это простительно, он молодой человек, он в первый раз раскрывал преступление... Но что серьезные люди стали все это за ним повторять, без проверки - это совсем непонятно. Вот как сбивают с пути эти легкомысленные молодые люди, которые берутся быть сыщиками! Вот та печать легкомыслия, молодого и наивного легкомыслия, которую они внесли в это дело. И ведь этим их роль не ограничилась. С этими гвоздями и дырой полбеды. Они все же остались на месте, их можно проверить. А подумайте, что эти частные расследователи сделали со свидетелями?
Прежде чем свидетель приходил к следователю, он проходил через перекрестный огонь этих частных расследователей. Думаете ли вы, что это могло пройти без следа, особенно когда вспомнить, что свидетелями были всего более дети? Прокурор правильно замечает, что с детьми нужно говорить умеючи. Спросите ребенка просто: что ему известно по делу, и он вам ответит, что ничего. Нужно было, это правда, уметь к нему подойти, раскрыть его душу, вызвать доверие, заставить болтать. Но если за все это возьмутся люди, которые уверены, заранее твердо уверены в том, что ребенок должен им показать, которым везде мерещится подкуп, угрозы, влияние? Что такие люди сделают с детской душой? Ребенок говорит им, что он не знает, не видел того, о чем его спрашивают. А, торжествуют они, "ты, может быть, боишься сказать, тебе запретили". "Нет, не запрещали". "Не бойся, говори правду, говори, а то будет плохо, ведь ты видел {31} то-то и то". Долго-ли таким способом запугать, заторкать детскую душу, добыть из нее то, чего хочешь? Добились и с радостью бегут к судебному следователю: вот, что мы узнали, проверьте. Судебный следователь вызывает ребенка, он уже забыл, чему его научили, он показывает иное... И тогда этим частным расследователям становится ясно, что его подучили; очная ставка, новые разговоры, новые пытки, пока он не подтвердит то, что хотелось. А потом ведь и здесь на суде тоже самое. Вот в каком обработанном, перепорченном виде дошел до вас материал этого дела. Почему не хочет видеть этого г. Прокурор? Он хвалит своих разследователей за их усердие, за их благородство и бескорыстие. Об этом я спорить не буду; не потому, что я с этим согласен, но просто спорить об этом нет ни надобности, ни охоты. Не все ли равно, из-за чего эти люди старались?
