любовь, а женщины ради любви играют в секс).
42
Извини за интимные подробности, но ты первый в моей жизни, с кем я рискнула
заниматься «этим» без предохранительных средств. Дело в том (ты этого тоже не знаешь), что я с детства страдаю тяжелейшей формой гемофилии. И беременность – стану ли я
рожать или делать аборт – равнозначна смерти.
Не пойму, что мной двигало и о чем я думала, когда ложилась с тобою в постель, как вполне здоровая женщина, не прибегая к контрацептивам, чего раньше никогда себе
не позволяла.
Наверное, ты уже догадался: в один из далеко не прекрасных дней я убедилась, что
«залетела». И знаешь, даже не испугалась. Ведь там, под сердцем, находилась частичка
тебя. Нелогично? Глупо? Наверное. Но все произошло именно так.
Буду откровенна, в глубине души некоторое время теплился огонек слепой
надежды, что наш роман – не адюльтер, что это навсегда.
Но даже если нет (ты так страдал – я же видела! – от того, что вам с Марон не
суждено иметь детей), решила: будь что будет, умру сама, однако от малыша не
избавлюсь. Ты ведь – верила в это безоговорочно! – в случае трагического исхода его не
бросишь. Собственная смерть меня нисколько не пугала, как не пугает сейчас.
Страшно за время нашего знакомства стало лишь однажды. Когда произошел наш
окончательный разрыв. И не потому, что это случилось, а потому, что ты был так жесток.
От неожиданности и твоего неумолимого тона растерялась, несмотря на то, что мысленно
подобную ситуацию «прокручивала» не единожды.
Поэтому, прости, и произнесла неумную фразу «Ты еще об этом пожалеешь!», которую, как поняла из последнего нашего разговора по телефону, ты, невесть почему, расценил, как угрозу и даже шантаж.
Напрасно ты подумал плохо и о Жавиго – моем кузене. Да, возможно, хотя этот
тезис и достаточно спорен, место танцовщицы в кордебалете – не самое прекрасное
занятие для молодой девушки. Однако в той ситуации для меня это был выход. Во всяком
случае, не приходилось думать о куске насущного.
А теперь – о главном. Хотя, что в моем послании главное, а что – нет, определить
не просто.
Ты, думаю, уже догадался: я – о деньгах. Боже, сколько я передумала, прежде чем
решиться их у тебя попросить! Почему не сказала, зачем именно такая сумма
понадобилась?
Дело в том, что за несколько недель до того, как ты сказал мне «прощай», я
побывала в одной из суперсовременных частных клиник Санта-Круса (чтобы попасть туда
на прием, пришлось продать все твои подарки; оставила только амулет). Там заявили, что, несмотря на коварность гемофилии, они могут попытаться сохранить жизнь и мне, и
ребенку. При одном условии: весь, оставшийся до родов срок, я должна лежать у них под
пристальным наблюдением специалистов. И стоит такое «сохранение» сто тысяч песо.
Каждую из наших последних встреч я собиралась тебе обо всем рассказать. Да так
и не осмелилась! А потом… мы расстались.
Что оставалось делать? Снова отправилась в Санта-Крус. И, окрыленная
подтвердившимися благоприятными прогнозами, проявила непростительную слабость –
набрала номер твоего телефона. Первый раз – безуспешно: тебя не оказалось на месте.
Потом мы довольно странно поговорили.
Но это ли беда, если ты пообещал ссудить меня необходимой суммой?
Безусловно, я могла сказать правду, назвать номер счета клиники, на который
следует перечислить деньги. Однако такой шаг показался слишком грубым, что ли.
Смахивающим, да-да, на шантаж: любовница, прикрываясь (или угрожая) ребенком, требует от его отца денег.
К тому же, гарантии медиков – гарантиями, но случиться могло все, что угодно. И
в случае гибели малыша (ультразвуковые исследования показали, что «юная креолка», как
43
ты меня называл, когда пребывал в хорошем расположении духа, должна разрешиться от
бремени особью именно мужского пола) зачем тебе знать о его существовании?
Наличные – вот в чем увидела спасение. А ты пришел к такому странному и
страшному выводу. Совсем, оказывается, не знал собственную любовницу.
Сразу же после того, как Жавиго сообщил мне о твоем отказе, я вернулась в Ла-
Пас. И решилась на аборт. Не думая о себе. В голове билась одна-единственная мысль: обеспечить малышу достойную жизнь в одиночку я не смогу. Даже если останусь жива. А