Сам Питер ничего не сказал, но у меня было такое впечатление, что ему сильно полегчало после исповеди. Теперь он прямо-таки рвался в участок. Ведь речь шла ни много ни мало о снятии запрета на посещение больницы.
Отклонив моё предложение сопровождать его, Питер позвонил Филдингу, дабы удостовериться, что тот на месте. Затем мы обсудили, что он поведает полиции. Сошлись на том, что распространяться о взаимоотношениях с Фрэнки не стоит; Филдингу будет вполне достаточно, если Питер укажет, где он находился во время совершения преступления. А если его спросят (непременно спросят, в этом мы оба не сомневались), почему он прежде отказывался давать показания, он ответит, что на то были личные причины. И Уолтер Коркоран получит немного пищи для своего грязного воображения.
Когда Питер ушёл, я милостиво постановила даровать прощение Эллен за то, что она делает мою работу лучше меня.
— Ты была права, — объявила я, дозвонившись до племянницы. Она пришла в такой восторг, словно это я оказала ей огромную услугу, а не наоборот.
Отдав долг Эллен, я занялась своими записями, а потом долго сидела, перемалывая собранную информацию.
В четыре часа я направилась в театр «Беркли» побеседовать с Ларри Шилдсом.
Режиссёр был на сцене, репетировал с несколькими актёрами. Не успела я перешагнуть порог зала, как Шилдс, заметив меня, разразился зычным воплем:
— Мы работаем!
Тем не менее я приблизилась к сцене. Глянув на меня сверху вниз, он знаком велел актёрам прерваться, подошёл к рампе и язвительно осведомился:
— Что вам ещё понадобилось?
— Я раздобыла новые сведения, которые могут вас заинтересовать.
Он задумался на секунду и деловито произнёс:
— Ладно, но сегодня мне некогда с вами беседовать. Приходите завтра… скажем, в половине восьмого.
— Вечера? — с надеждой спросила я.
— Утра. Какие-то проблемы?
— Нет-нет, никаких. — Черт возьми, в конце концов, на свете есть вещи поважнее сна!
* * *
Когда я подъехала, Шилдс отпирал дверь театра.
— Можно угостить вас завтраком? — предложила я.
— Нет, спасибо, — коротко отказался режиссёр.
Стоило нам устроиться в его кабинете, как одна загадка — почему он вдруг начал, проявлять враждебность к моей особе — тут же разрешилась. Смешно ведь было считать, что он так злился из-за телефонного звонка на прошлой неделе! И самое замечательное, мне даже не пришлось задавать вопросы.
— А вам известно, — грозно начал Шилдс, — что с помощью одного из врачей больницы мне удалось уговорить полицию впустить меня в палату?
— Нет, не известно.
— Правда? Удивительно, — едко отозвался он. — Но в палату я так и не попал, они передумали. Вроде бы кто-то рассказал сержанту Филдингу о моей мифической ссоре с Мередит. Говорят, будто вы с Филдингом закадычные приятели. Не вы ли ему насплетничали, а?
Мне стало жарко. Только бы не покраснеть, молилась я, чувствуя, как краска заливает лицо. Надо попытаться уйти от прямого ответа:
— А зачем мне это делать?
— Вот и я спрашиваю. Зачем распространять заведомую ложь?
— Ложь? Позвольте не согласиться, — тихо, но твёрдо возразила я. — Я недавно узнала, что муж Мередит умер от СПИДа.
Настал черёд Шилдса краснеть. Он молчал, глядя прямо перед собой, а я, дожидаясь ответа, от неловкости мяла сумку в руках.
— Кто вам сказал? — пробормотал он наконец.
— Разве это важно?
— Нет, — уныло согласился он.
— Вы пришли в ярость, оттого что Мередит не предупредила вас о СПИДе, верно? Прежде чем вы стали близки?
— Да, так оно и было. Но я недолго злился.
— Что вас заставило вернуться к ней?
— Во-первых, Мерри не была носителем, ни в коем случае. И она клялась — а я ей верю, — что они с Гарибальди, её мужем, прекратили супружеские отношения в октябре 1990 года, когда ему был поставлен диагноз. Мы с Мерри начали встречаться лишь в ноябре 1991 года — в середине ноября. К тому времени стало ясно, что угроза заражения её миновала. Считается, что если в течение года тесты на ВИЧ отрицательные, то, значит, риска заболеть нет.
