– Ты это видел, Одед?
– У него явно сильно шалят нервы.
– По-прежнему думаешь, что это просто торговец произведениями искусства, который продает не так много картин?
– Он не выглядит чистеньким, но зачем было вызывать у него раздражение таким телефонным звонком?
Габриель улыбнулся и ничего не сказал. Шамрон называл это «подложить камушек в ботинок». Сначала он просто раздражает, но довольно скоро образует открытую рану. Оставьте там камушек достаточно долго, и у человека весь ботинок будет в крови.
Пять минут спустя Вернер Мюллер запер свою галерею на ночь. Вместо того, чтобы оставить свой пакет с мусором на обычном месте, он бросил его возле соседнего магазина одежды. Направляясь к «Фуке», он несколько раз оглядывался. Он не заметил тощую фигуру Мордехая, шедшего за ним по противоположной стороне улицы. «У Вернера Мюллера образовалась гноящаяся рана, – подумал Габриель. – Скоро его ботинок будет полон крови».
– Принеси мне его мусор, Одед.
* * *
Конец недели Мюллер провел так же предсказуемо, как и рабочие дни. У него была собака, которая безостановочно лаяла. Одед, сидевший в фургоне за углом на прослушке «жучка», страдал хроническими головными болями. Он спросил Габриеля, не даст ли тот ему «беретту», чтобы пристрелить собаку и дело с концом. А когда Мюллер отправился с собакой гулять вдоль реки, Одед умолял разрешить ему бросить животину в воду.
Однообразие жизни нарушилось в субботу вечером с приездом дорогой проститутки по имени Вероника. Она ударила Мюллера. Он заплакал и назвал ее «мама». Пес заливался лихорадочным лаем. По прошествии двух часов Одед, считавший себя человеком многоопытным, вынужден был покинуть фургон наблюдения, чтобы глотнуть свежего воздуха и выпить в пивной на другой стороне улицы.
– Старческое траханье, – стал он потом рассказывать Габриелю. – Клиника бессилия. Такое надо слушать ребятам из Псих-операций на бульваре Царя Саула.
Никто так не радовался, как Одед, когда над Парижем занялась серая и мокрая заря понедельника. Мюллер, окончательно перессорившись с псом, хлопнул дверью своей квартиры и направился на улицу. Одед следил за ним сквозь затененное стекло фургона с выражением неприкрытой ненависти на лице. Затем он приложил приемник к губам, чтобы отметиться у Габриеля, находившегося в отеле «Лоран».
– Похоже, Ромео направляется в галерею. Теперь он ваш.
Тут пес снова залаял – несколько чавканий, точно треск снайперского огня, а потом заработала вся артиллерия. Одед снял наушники и обхватил голову руками.
Англичанин, подобно Габриелю, приехал в Париж с Лазурного Берега, перебравшись на ночном пароме Кальви–Ницца с Корсики на материк. Так получилось, что он тоже арендовал в Ницце машину – не в аэропорту, а на бульваре Виктора Гюго, в нескольких кварталах от моря. Это был «форд-фиеста», сильно кренившийся набок, что требовало от него как водителя большего напряжения, чем ему хотелось бы.
В часе езды до Парижа он остановился у придорожного кафе и бензоколонки и зашел в мужскую уборную. Там он переоделся, сменив бумажные брюки и шерстяной свитер на аккуратный черный костюм. С помощью театрального грима он превратил свои соломенные волосы в платиновые и надел очки с розовыми стеклами. Когда со всем этим было покончено, даже он сам не узнал мужчину в зеркале. Он достал из сумки канадский паспорт и посмотрел на фотографию – Клод Деверо, паспорт действителен еще два года. Он сунул паспорт в карман пиджака и пошел к машине.
День клонился к вечеру, когда он достиг пригородов Парижа, небо было низкое и набрякшее, моросил дождь. Он добрался до Пятого округа и поселился в маленькой гостинице на рю Сен-Жак. Начало вечера он провел у себя в номере, немного вздремнул, потом спустился в холл, оставил ключ от номера у портье и набрал кучу туристических карт и брошюр. Глупо улыбнулся клерку – мол, я впервые в Париже.
Снаружи шел сильный дождь. Англичанин выбросил карты и брошюры в контейнер для мусора и пошел по мокрым улицам Седьмого округа к Сене. К девяти часам он стоял под платаном, с которого капала вода, на Орлеанской набережной в ожидании Паскаля Дебрэ.
