Ринат изумленно смотрит на нее. Женщина потрясающе красива. Янтарные глаза, легкая ускользающая улыбка, да и весь ее искусно-дорогой стиль. Он наконец догадывается пригласить ее сесть.
– Sei gentile[3]. Но я, кажется, вторгаюсь в ваш вечер.
– Нет-нет. Мне теперь не терпится попробовать. Как, говорите, это называется?
Она усаживается в кресло и, прошелестев шелком чулок – Ринат отмечает этот звук, – кладет ногу на ногу.
– «Негрони Сбальято». Это как просто «Негрони», только вместо джина добавляют игристое вино. А в «Даниэли», naturalmente[4], его делают с шампанским. На мой вкус, идеальный напиток для заката.
– Лучше односолодового виски?
Легкая улыбка.
– Полагаю, да.
И она права. Ринат, конечно, не писаный красавец. Его бритая голова напоминает крымскую картофелину, а шитый на заказ шелковый костюм не может скрыть брутального телосложения. Но у бабок – неважно, как они заработаны, – есть свойство привлекать внимание, и Ринату не привыкать к компании соблазнительных женщин. А Марина Фальери (вот как ее зовут) более чем соблазнительна.
Он не может оторвать глаз от ее губ. На верхней – еле заметный шрам, и эта асимметрия придает ее улыбке некую двусмысленность и беззащитность, которая тихо, но неуклонно будит в нем хищника. Ему льстит, что ей интересно все, о чем бы он ни говорил, и он не успевает опомниться, как уже разглагольствует обо всем подряд. Он рассказывает об Одессе, об историческом Спасо-Преображенском соборе, чьи службы он регулярно посещает, о великолепном театре оперы и балета, куда он в качестве мецената перевел миллионы гривен. Пусть в этой автобиографии нет ни доли истины, но рассказ столь богат колоритными и правдоподобными деталями, что Марина слушает с горящими глазами. Она даже настаивает, чтобы он научил ее каким-нибудь русским выражениям, и повторяет их с очаровательными ошибками.
Но всему прекрасному приходит конец. Ей – объясняет, извиняясь, Марина – пора идти на официальный ужин в Сант-Анджело. Это будет скучища, и она бы с удовольствием осталась, но она член оргкомитета Венецианской биеннале и поэтому…
– Per favore, Marina. Capisco[5], – говорит Ринат, вываливая весь свой запас итальянского с галантной, как ему представляется, улыбкой.
– Твой акцент, Ринат! Perfezione![6] – Она замолкает и заговорщически улыбается. – Слушай, а вдруг ты совершенно случайно завтра в обед свободен?
– Совершенно случайно – да.
– Превосходно. Давай встретимся в одиннадцать на выходе из отеля к реке. Я с удовольствием покажу тебе, что такое… настоящая Венеция.
Они поднимаются из-за стола, и она уходит. На белой льняной скатерти – четыре пустых коктейльных бокала. Три – его, один – ее. Солнце уже почти село и еле выглядывает из-за устрично-розовых перистых облаков. Ринат оборачивается подозвать официанта, но тот уже здесь – невозмутимый и неприметный, словно гробовщик.
Автобус ползет улиткой. Еву никто не удостаивает вниманием, кроме одного пассажира с явными отклонениями – тот упорно ей подмигивает. Вечер выдался теплым, и в салоне стоит тяжелый дух сырых волос и несвежего дезодоранта. Ева быстро пролистывает «Ивнинг Стандард»: новости, вечерние приемы и серийные адюльтеры в Примроуз-Хилл, и, добравшись наконец до объявлений о недвижимости, предается их изучению.
Разумеется, они с Нико не могут позволить себе столь соблазнительно представленное там жилье – об этом нет и речи. Все эти викторианские промышленные и складские помещения, переосмысленные в виде светлых сказочных квартир. Все эти панорамные виды на реку сквозь огромные окна, обрамленные сталью и зеркальным стеклом. В то же время Ева отнюдь не вожделеет их в смысле желания обладать. Она, скорее, заворожена их безлюдностью и неправдоподобием. Они притягивают ее как своего рода декорации к другим, воображаемым, жизням, которыми Ева могла бы жить.
Без четверти девять (ну, может, чуть позже) вместо обещанных восьми она добирается до их съемной однокомнатной квартиры и, продираясь сквозь горы обуви, велосипедных принадлежностей, «амазоновских» упаковок, сваленной одежды, идет на манящий аромат еды с кухни. Обеденный стол накрыт на двоих, здесь же – бутылка испанского вина и грозящая вот-вот рухнуть стопка математических учебников. Немузыкальное насвистывание и шум воды в ванной указывают на то, что Нико принимает душ.
