Зяма был буквально разодран. Его тело превратилось в бесформенную кучу тряпья и окровавленной плоти.
Малеванный выглядел несколько лучше, если можно сравнивать состояния вечного покоя и вынужденной готовности вскорости принять его. Левая рука пахана была раздроблена, а голова представляла собой сплошную рану. Он уже не лежал, а сидел, прислонившись к дереву. Чагирь копался в вещмешках, разыскивая медикаменты, но без особой прыти. Иногда он бросал странные взгляды на Малеванного, который, похоже, совсем потерял силы – сидел, тихо постанывая и опустив голову на грудь.
– Чагирь… быстрее… Болит… сука! Нужно наложить жгут на руку… возьми ремень от мелкашки. Что ты медлишь!?
– А куда спешить? До утра еще далеко… – безразлично ответил Чагирь, глядя куда-то в сторону.
– Та-ак… – с угрозой протянул Малеванный. – Ты что задумал?
– Ничего такого, что идет вразрез с планом побега, – пожал плечами молодой бандит.
– Брось темнить! Ох… а-а… – от резкого движения (пахан быстро потянул к себе карабин) ему стало дурно.
– Хлебни чуток, – Чагирь протянул Малеванному фляжку со спиртом. – Бинтов нету, но я нашел новое белье… порву сейчас на полосы и сделаю перевязку.
– Болит, спасу нет… – Малеванный заскрипел зубами. – Помоги, я встану… лады? А! Твою мать…
Пахан, скорчившись от боли, снова опустился на землю. Весь в бинтах, на которые пошли подштанники Егоршиного отца, окровавленный, с темным диким лицом и блуждающими, словно у безумного, глазами, Малеванный выглядел как буйно-помешанный. Он говорил почти без остановок, при этом страшно сквернословя. Несомненно, пахан был сильным и по-своему мужественным человеком, но все равно время от времени нервно вздрагивал, поглядывая на тушу медведицы, возле которой ловко орудовал ножом Чагирь, вырезая лучшие куски мяса.
– Нам что, медвежонка будет мало? – спросил Малеванный.
– Лишний запас горб не трет, – ответил Чагирь. – Когда еще подвалит такая лафа.
– Тебе бы все жрать… – Малеванный с отвращением смотрел на полосы медвежатины, которые его молодой товарищ развешивал вокруг костра для вяления.
– Путь не близок… – коротко ответил Чагирь.
– Нужно похоронить Зяму.
– Утром.
– Сейчас! Убери его отсюда.
– Нервишки шалят? – с нехорошим смешком поинтересовался Чагирь.
– Кончай борзеть, ты, шестерка! Я не привык повторять. Оттащи Зяму подальше и брось в трясину.
– Малеванный, ты забываешься… – голос Чагиря переполняла злоба. – Здесь тебе не зона. И ты не в таком состоянии, что можешь права качать. Захлопни пасть и сиди молча, пока тебя не спросят.
– Ты… ты что-о!? – Малеванный даже захлебнулся от ярости. – На кого бочку катишь, гнида!? Кто здесь пахан, ты или я!?
– Вы, ваше высочество, – Чагирь откровенно рассмеялся. – До тех пор, пока не придет амбец. А он уже не за горами.
– Хочешь меня на распил пустить? – Малеванный передернул затвор карабина. – Попробуй. Стой там!
Дернешься – получишь пулю. – Он стал на удивление спокойным – зловеще спокойным – и выдержанным.
– Зачем дергаться? – пожал плечами Чагирь. – Я лучше отдохну. С утра пораньше нужно плот варганить… одному. И не гони понты – мне на них плевать. И еще – если думаешь, что я тебя боюсь, то тогда ты просто дурак. Повторяю – здесь не зона.
– Падло… – на темном лице Малеванного сверкнули в зверином оскале все еще крепкие крупные зубы. – Ты смеешь назвать меня дураком? Подохни, сучара! – он с усилием поднял карабин и нажал на спусковой крючок.
В ночной тишине раздался громкий щелчок бойка.
– Что… как!? – пахан рванул затвор, чтобы посмотреть в патронник.
– А вот так, чушкарь ушастый, – Чагирь с нехорошей ухмылочкой протирал тряпицей рукоятку ножа. – Похоже, у тебя в школе по арифметике был неуд. Совсем считать не умеешь. Карабин – не автомат. Патроны твои давно тю-тю. А остальной боезапас вот в том вещмешке, – он ткнул пальцем в сторону – туда, где навалом лежали позаимствованные на кордоне вещи. – Так что, как говорится, слезай, приехали.
– Я тебя… с того света достану… – прорычал Малеванный, брызгая слюной. – Ты!.. – он от бешенства потерял дар речи и только мычал что-то маловразумительное – скорее всего, матерился.
