– Сняли, чтобы подновить, – все также спокойно ответил его собеседник.
– Ни хрена мы не будем платить! Это очередная обдираловка! – взвился, как ужаленный, старлей.
– Мое дело вас предупредить… – с сожалением пожал плечами фрукт с квитанциями и вознамерился ретироваться.
С горячки Тюлькин было полез в карман за удостоверением, чтобы восстановить "статус кво (он с майором были в штатском), но Клевахин придержал его руку.
– Сколько? – спросил майор и, получив ответ, достал кошелек.
– Вот и хорошо, вот и ладно… – пробубнил "народный контролер", что-то царапая на сером листочке. – Не беспокойтесь, машина будет под присмотром.
– Зачем?.. – начал было Тюлькин, когда они отошли от машины на несколько шагов.
– А затем, дорогой Шурик, – бесцеремонно перебил его Клевахин, – что по возвращении мы могли обнаружить вместо нашего прелестного железного коня – пусть немного и староватого – кучу металлолома.
Как говорили древние – о времена, о нравы…
Старлей не нашелся, что ответить, лишь злобно выругался себе под нос.
Дом Усольцевых мало чем отличался от полусотни себе подобных, расположившихся вдоль узкой и колдобистой улицы: деревянный некрашеный забор, почерневший от времени, ворота, сваренные из листового металла, покрытая мхом шиферная крыша, проконопаченный пенькой сруб и обязательные резные ставни с петушками. На стук в запертую калитку отозвался солидным басом здоровенный кобель, гремевший тяжелой цепью возле ворот. Минуту спустя женский голос приказал ему заткнуться, а затем последовал вопрос:
– Чего надо?
– Весьма любезно… – тихо буркнул Клевахин и ответил: – Поговорить. Мы из милиции.
Наступила тишина. Видимо, женщина переваривала услышанное. Наконец раздались шаги, звякнула щеколда и перед глазами оперов предстала дородная краснощекая матрона в замызганной телогрейке, одетой поверх халата в цветочек, который едва не лопался от спрятанных под ним – и то наполовину – весьма внушительных женских прелестей.
– Откуда видно, что вы из милиции? – спросила молодуха, предусмотрительно держась позади угрожающе скалившего зубы пса.
Клевахин молча показал ей свое удостоверение.
– Ну… не знаю… – она с сомнением окинула взглядом сначала Тюлькина, а затем майора. – Сейчас многие ходют… всякие там попрошайки, цыгане. А документ выправить – раз плюнуть. Были бы деньги.
– Кончай борзеть, тетка, – грубо сказал Тюлькин, выступая вперед. – У нас работа, а ты тут базар-вокзал устраиваешь, игру в вопросы и ответы. Не то мы сейчас твоего бобика пристрелим, а на тебя наденем наручники – и в кутузку. Мы из "убойного" отдела городского уголовного розыска. Слыхала?
Клевахин хотел было одернуть напарника – он не любил хамства, в том числе и в оперативной работе – но не успел: женщина льстиво заулыбалась и тут же заперла пса в будке, чтобы освободить им дорогу.
– Простите, ради Бога… – она начала сбивчиво извиняться, а затем пошла впереди, вульгарно покачивая чересчур полными бедрами. – Сюда. А мы причем?
– Все причем, – загадочно ответил Тюлькин, сразив ее этим "перлом" словесности, что называется, наповал; женщина даже изменилась в лице, разом утратив свой румянец и остатки апломба.
Вся горница была в коврах. Глядя на пестрые шерстяные стены, Клевахин едва сдержался, чтобы не чихнуть. Один угол – красный – занимал иконостас, перед которым чадила лампада. Разнокалиберная мебель навевала мысли о комиссионном магазине – таком, каким он был в совсем недавнем прошлом, когда за новой стенкой стояли в очереди лет пять. Диван со слониками казался дизельной подлодкой, затонувшей во вторую мировую войну и отреставрированной для музея.
– Хозяин дома? – сразу, без обиняков, приступил к делу раздухарившийся не на шутку Тюлькин.
– Э-э… – заблеяла совсем обалдевшая молодуха. – Он… э-э… в мастерской. Там… – она показала рукой на окно, выходившее на другую сторону дома. – Позвать?
– Не нужно, – Тюлькин быстро глянул на майора. – Мы сами… – Он направился к двери.
– Минуту, – остановил его Клевахин. – Вам знакома эта вещь? – он показал женщине найденную на кладбище зажигалку.
– Д-да… – ответила она и ее глаза воровато забегали. – Это зажигалка Антона Карповича.
