…Белый лебедь лежал, распластав перебитые крылья, изгибая тяжелую шею, и никто не замечал, что он еще жив, а соринку на белом пиджаке шефа заметили, сняли чьи-то пальцы…
…Шефу везет! Помните, прошлый раз тоже…
…Прости меня, природа! Все-таки наша работа стоит того, чтобы заплатить за нее белой птицей!
…Господи, как он высокопарен и гнусен! Неужели он не понимает?..
…Это будет нашей традицией… Правда, шеф?
…Она ощутила на себе ядовитую слюну соперницы, что-то липкое просочилось сквозь белоснежное платье невесты…
…Рубиновый глаз на беспомощно поднятой голове умирающей птицы…
…Наконец чья-то милосердная рука скрутила птице голову…
…Время хрустнуло, как шейный позвонок…
…Кто-то сломал пружину времени…
Она закричала или застонала. Когда это было? Вчера или завтра? Бегство по лесу в белом платье. Она пряталась, слышала, что ее звали, искали, не нашли… Ее ищут! Спрятаться! Кто-то где-то разговаривал. Кровь рубинового заката растеклась по стеклу лебединого глаза…
Болезненные галлюцинации пошли по кругу, усиливая видения прошлого кошмарными вариациями безвременья настоящего…
— Вставайте, мы уже больше суток ничего не ели…
Кто это? Она не видела с тех пор своего «жениха». Не желала его видеть! Он принес ей жаркое из лебедя. Традиционный пир победителя. Пахло кровью убитой птицы. Окровавленное крыло скользило по лицу. Отражение заката в створке открытого окна.
— Сержант! Выйди на минуту!
Кто-то прокричал эти слова сильным, красивым, но почему-то очень неприятным баритоном. Бодрость этого голоса была так же тошнотворна, как запах жареного птичьего мяса. Комната, каюта яхты, плавно проваливалась в пустоту.
Кто там разговаривает? Наваждение схлынуло. Это не яхта. Это совсем другие люди. О чем они хлопочут? Она не понимала, как они могут владеть собой, эти равно далекие люди, грубые и бесчувственные, не знающие ни страха, ни сострадания, ни боли умирающего лебедя. Какого лебедя? Им, вероятно, не понять ужаса гибели земной цивилизации, музыки, искусства, красоты, созданных тысячелетним гением человеческого ума. Женщина не видела противоречия в мыслях: в гибели цивилизации эти «грубые» и «бесчувственные» люди — белобрысый сержант и тот, еще более непонятный ей человек, — были бы виноваты, наверное, меньше других. Кого других? Могут ли пальцы, ласкавшие белые клавиши рояля и извлекавшие божественные звуки, нажать на спусковой крючок коллекционного ружья и оборвать лебединый полет?
Эти вопросы задавать было некому. И, может, поздно.
Она встала.
Тот, второй, во дворе умудрялся быть веселым:
— Упарился я, сержант! Прости, времени не было, ей-ей! — он неуклюже потоптался, неприлично прижимая руку ниже живота. — Я сейчас…
Его взгляд скользнул по женскому лицу, появившемуся в окне, не потеряв хищности даже на расстоянии. Женщина отошла и села на кровать.
— Этих пятерых мы тоже туда, — услышала она снова неприятный голос. — Все люди — братья, в братской и похороним.
Потом послышался грохот автомобиля, скрежет металлического листа, волочащегося по земле, необычный катафалк совершил последний рейс. Она поняла, о чем говорили те люди, и представила себе, как грузили и возили трупы. Вдобавок на руке Скорпиона блестел дутый золотой перстень майора, она почему-то вспомнила этот перстень. В роли добровольного таксиста майор был смешон, выпячивая палец, обремененный дорогой пошлостью. Душу обволокла муть, и женщина упала на койку, чтобы ничего не видеть и не слышать.
Но вернувшийся в комнату сержант принес ей новые муки. Он возился у стола, выкладывая на тарелки разогретую тушенку. Сейчас начнет насыщать утробу и, наверное, чавкать и сопеть от удовольствия. Стало совсем невыносимо, когда он подошел к ней, остановился в нерешительности и, помедлив немного, взял ее за локоть.
— Вставайте ужинать.
Женщина не шевелилась. Он дотронулся до ее волос, решая какую-то замысловатую задачу. Решил. Погладил по голове и повернул ее лицо, заглянув в глаза.
— Не отчаивайтесь. Пока я жив, с вами ничего не случится. А жить я собираюсь долго, — он слабо улыбнулся. — Переждем, переживем, и все будет хорошо. Не плачьте. Не надо плакать…
