— Тут вот белье… Заменить надо.
— Зачем?
— Вы здесь будете… — и добавил: — Пока…
— А где мы?
— В казарме. Это моя кровать. Но вы можете выбрать любую.
— А вы?
— Что я?
— Вы где будете? Вы уходите?
— Нет. Я не ухожу. Мне идти некуда. Я запру в казарме двери и буду в соседней комнате.
Сержант вынес дневального на улицу. «Извините, ребята. Не обижайтесь на меня, — мысленно обратился он к «доминошникам». — Я не выгоняю вас. Но мы теперь на разных берегах». Он уложил их тела около забора на деревянный помост, где солдаты занимались поднятием штанги и гирь. Накрыл мертвецов простыней, одной не хватило, принес еще две. По краям, чтобы не сдуло ветром, положил металлические диски — «блины», как их называют штангисты. Отошел, но, вспомнив о ключах, что остались у дневального, вернулся. Ключи ему были необходимы. Простыни бугрились от согнутых в локтях и коленях конечностей — это были уже не руки и ноги, а именно конечности — застывшие, неповоротливые. Не без ужаса сержант, приоткрыв простыню, увидел чьи-то широко раскрытые глаза, это были уже ничьи глаза. Мертвец глядел сквозь него, в никуда, холодными, высохшими и обесцвеченными глазами неимоверной и непрекращающейся муки. Ни упрека, ни мольбы не было в этом взгляде, не было в нем и смирения с тем, что случилось. Сержанту вдруг показалось, что он понял, что такое смерть. Даже не понял, а как бы на миг почувствовал себя в этом состоянии, узнал нечто. Странное состояние невесомости тела, незначительность всего, что называется жизнью, и одна мысль: все суета сует. Им овладел соблазн смерти. Ни страха, ни боли, ни ужаса, ни печали, ни радости. Он тряхнул головой и посмотрел в глаза мертвецу. Нет! Надо жить. Пусть непонятно, зачем. Никакие слезы, стенания, боль и ужас не могли сравниться с выражением этого чуждого, равнодушного, ничего не просящего и ничего не прощающего взгляда. Он снова забыл о ключах, а, вспомнив, не мог сообразить: кто из этих пятерых был дневальным, у кого должны быть ключи, нехорошо будет, если он ошибется. Он ведь не смотрел в лица мертвецов, когда переносил их сюда, а теперь они все были одинаковы. «Этот, — решил он. — Подошвы сапог не в пыли».
Взяв связку ключей, он заботливо поправил складки простыней, словно это имело какое-то значение, и вошел в казарму. Проверил все окна и решетки на них, запер входную дверь, поднялся наверх. За дверью, где находилась женщина, ничего не слышно.
— Я здесь, — сказал он, чуть приоткрыв дверь, — в соседней комнате.
И пошел туда.
«Надо или не надо? — подумал он. — Но лучше переспать, чем не доесть!» Этим любимым солдатским каламбуром прогнал сомнения и стал читать инструкции на химпакетах для дезактивации при случаях радиоактивного поражения. На учениях по химической подготовке ему не раз приходилось имитировать эти действия, но сейчас он сделал все более последовательно и тщательнее, чем на учениях. Закончив «обработку», решил узнать, как обстоят дела у спутницы.
— Войдите! — услышал он поспешный возглас на стук в дверь.
Дела у нее обстояли плохо. По-видимому, она была в шоке.
— Вы ничего не делали? — спросил он, хотя можно было и не спрашивать — все лежало на столе нетронутым.
— Что?
Женщина не понимала, что надо делать. Он стал объяснять, хотя сам не был уверен в необходимости принимать какие-то меры.
— Я не знаю, что произошло, — сказал он, — отчего все погибли. Помните, в штольне вы первая сказали: «радиация»?
Женщина что-то сообразила, кивнула головой.
— Ну так вот, — продолжал сержант спокойно. — Нас она не убила, потому что над нами был надежный… экран. Но здесь могут быть остаточные явления того, от чего и погибли все. Поэтому не помешает, если вы протрете себя содержимым этих ампул. Поможет это или нет, не знаю. Но это все, что я нашел. Еще есть спирт. Понятно?
Она кивнула.
Сержант вышел. Через некоторое время, считая, что его прошло достаточно, он снова постучал в дверь.
— Войдите!
Сержант вошел и увидел, что все осталось нетронутым и поза у сидящей не изменилась. «А может, и не надо ничего делать…» — подумал он. Но все же спросил:
— Вы считаете, что ничего не нужно?
