— Это из женской консультации говорят, — машинально ответила Зоя Семеновна и повесила трубку.
На шум выглянули сестрички из бокса.
— Что случилось, Зоя Семеновна?
— Ой, девочки, я женщину на прием записала, а она умерла.
— Ну и что, все бывает.
— Да как же так, ведь она шестого числа умерла, а я с ней сегодня говорила.
— Ну, вы даете, Зоя Семеновна, бред какой-то.
— Да вот же, запись на пятнадцатое, Киселева М. Е.
— Ой, ужас какой, с того света!
— Не знаю, девочки, с того или с этого, а неприятности у меня точно будут.
* * *
Марину хоронили на Северном. Сначала долго ждали автобус у проходной, потом ехали в морг, потом в морге ждали, когда вынесут. Шел дождь, потом дождь со снегом.
На кладбище потащились по грязи в самый дальний конец, потом долго смотрели, как роют могилу.
Зонтик уже не спасал, ноги тоже сразу промокли. Надежда с тоской смотрела по сторонам. Вот тетки какие-то суетятся в черных платочках, родственницы, наверное. А родители все молчат, друг за друга держатся. Нет у Марины ни братьев, ни сестер, вот горе-то. А гроб так и не открыли. Что там смотреть, когда с седьмого этажа головой вниз на асфальт. Рассказывали, когда отец опознавать ездил, как увидел, так сразу в морге в обморок ,упал. А вон молодежь стоит толпой, одноклассники.
Ребята по сторонам смотрят, девчонки кучкой. А одна, глядите-ка, плачет. Подружка, видно, близкая. Кажется, Олей зовут.
Страшненькая такая девчушка, незаметная, одета скромно. Даже странно, что Маринка с ней дружила. Хотя, может быть, с такой-то она как раз и делилась. А с работы, кроме нашей лаборатории, никого; видно, не было там у Марины друзей. Начальник стоит в стороне без зонтика и без шапки. Хоть бы подошел, не выделялся, а то и так уже родственники косятся.
В сапоге хлюпнуло. О Господи, когда же это кончится!
Наконец, все венки и цветы были уложены, народ потянулся к выходу. Надежда поравнялась с заплаканной Олей.
— Оленька, извините меня, я с Марининой работы. Вы, я так понимаю, близкая ее подруга?
— С первого класса, — всхлипнула Оля.
— У меня к вам просьба. Я на этой неделе буду Маринины вещи разбирать, там остались какие-то мелочи — книжки, фотографии, мне к родителям как-то неудобно обращаться, может быть, я бы вам это передала? А вы потом сами решите, что родителям отдать, а что себе на память оставить.
Вы работаете?
— Работаю и учусь в ЛИТМО на вечернем.
— Так я вам позвоню и встречу как-нибудь после работы. Давайте ваш телефон.
Стеснительная Оля не смогла отказать.
* * *
В пятницу до обеда обсуждали похороны. Полякова с Пелагеей, конечно, и на поминки потащились, перезнакомились со всеми родственниками и бог знает что там наболтали. Между прочим, рассказали, что отец к концу сильно опьянел, плакал, говорил о каком-то звонке из консультации в среду вечером, и что когда он в пятницу туда пошел выяснять, что там с Мариночкой было, они там с ним и разговаривать не стали: мы, мол, справок не даем. Так он этого так не оставит, в прокуратуру пойдет, если милиция не поможет; а дальше они ушли, потому что он совсем разбушевался.
После обеда начальник вернулся из милиции. Подошел к Надеждиному столу, постоял, посмотрел на умиравшую от любопытства Полякову, пожал плечами и вышел.
Надежда выждала три минуты, взяла грязную посуду, оставшуюся после одиннадцатичасового чая, и тоже вышла. Начальник стоял в коридоре у стенда «Наши достижения» и внимательно читал прошлогоднюю статью о научной организации труда.
— Ну что, Сан Саныч? Как там дела?
— Да ничего пока. Следователь спокойный, не въедливый. Вопросы задавал чисто формальные.
— А насчет ссоры шестого числа?
— Я рассказал все, как было. Да, застал ее в кабинете, да, ругал, за дело. Я начальник, имею право.
Из двери выглянула Полякова, посмотрела подозрительно.
— Сан Саныч, возьмите мой телефон в журнале и, если будет необходимость, позвоните мне в выходные.
— А вы — мне.
Надо же, он, оказывается, улыбаться умеет!
Полякова заглянула в туалет, остановилась у раковины.
— Надь, ну что там в милиции?
— Понятия не имею!
— А что он сказал-то тебе?
— Сказал, что депремирует тебя на пятьдесят процентов за хамство начальнику!
