У звезд холодные пальцы - страница 14

– Что придало коже такой цвет?

– Отвар желтого мха и дым сосновых поленьев.

Красители Ураны славились в долине стойкостью и густотою цвета. Тонко смолотые с коровьими сухожилиями, рыбьим клеем и еще чем-то, одной ей ведомым, они хранились на полке в закрытых туесках. Здесь были собраны краски разных веществ и цветов – от белого мела до жгуче-черной смоли, выгнанной из болезненного нароста, что появляется на репицах старых лошадей. Яркие смеси всухую втирались в продымленную ровдугу или кожу. После этого Урана какое-то время снова держала полотно в дыму, и цвет получался ровный, сочный, с легким бронзовым отливом. Поэтому люди называли красители жены кузнеца «калеными».

– Узоры на платье станут оберегать меня от дурных глаз? – спросила Илинэ.

– Не только, – отозвалась мастерица, потчуя маленькую гостью мороженными в леднике молочными пенками. – Узоры-знаки хорошее о человеке рассказывают. Строчка «лесенка» говорит об его росте в разных умениях, «небо» – о любви к красоте, «ураса» – о привязанности к дому… Люди по этим меткам поймут, что девочка ты домовитая и работящая.

– А у цветов тоже свой смысл?

– Конечно. Золотистый – цвет яруса неба, где живет Дэсегей. Синий – небесная высота и речная глубина, то есть мудрость. Серый означает цвет почвы Срединной земли. Красный – цвет имеющих кровь. Черный… – Урана вздохнула, – цвет тайн и ночи.

– А белый?

Хозяйка улыбнулась любознательной девочке:

– Это самый чистый, священный цвет. О нем есть песня.

– Тетушка Урана, можно я возьму у тебя малость белой краски? – отважилась Илинэ. – Еще голубой… и травяной немножко… чуток ольховой темно-коричневой, охры желтой и красной… хорошо бы и черной краски комочек…

Ни о чем не спрашивая, мастерица достала с полки несколько туесков. Открыла плотные крышки:

– Краски в узелки насыплю, а белую скудель так в посудке и забирай. Такой глины полно за горами, наши кузнецы туда часто наведываются.

Слыша в груди переливчатый звон колокольчиков радости, Илинэ спешила домой. Она несла сверток с платьем, а краски оставила в секретной пещере. Песок и камешки весело текли под ногами, бегущими вниз по горной тропе. Рядом, топоча и шурша, неслось невидимое эхо. Подножие холма обнимали розовые от распустившихся бутонов заросли шиповника – будто кто-то набросал хлопья кёрчэха, взбитого с брусникой. Из соседнего леса несся аромат молодой лиственницы, сплетаясь с вкусно курящимся дымком чьего-то летника. День благоухал и светился, рыжее солнце подпрыгивало в глазах, как поджаристый колобок из карасевой икры в масленой мисе. Тропа спускалась за излучину озера Травянистого к узкому прибрежному лугу. Уже показался его краешек, пестревший вперемешку лаковыми чашечками желтушек и ярко-голубыми каплями незабудок.

Выбежав из-за кустов, Илинэ остановилась. Ахнула тихонько: братья! Вот уж кого не ожидала здесь увидеть. Однако вовсе не встретить ее они подоспели. Стояли на берегу спина к спине, встрепанные, настороженные. Стиснув кулаки, Дьоллох поднял подбородок и, насколько мог, расправил плечи. Атын сжимал в руках черень топорика для рубки тальника. Рядом у воды воинственно прохаживались двое незнакомых больших мальчишек. Один, на вид ровесник Дьоллоха, был худой и высокий. Брови ломаные углами, в глазах студеный блеск, капризные губы изогнуты лучной кибитью. Второй парнишка чуть помладше, рдянощекий, бугристо-округлый, как колбаса, туго налитая кровью и молоком… Илинэ юркнула обратно в шиповник, пока ее не заметили.