У ворот Петрограда (1919–1920) - страница 8
Другой значительный контингент русских составляли военные, преимущественно офицеры, служившие раньше в различных русских гарнизонах в Финляндии, и флотские. Они уцелели так или иначе при подавлении финляндского коммунистического восстания белогвардейцами ген. Маннергейма и немецкими дивизиями фон дер Гольца, когда слово русский означало «большевик», когда в Выборге, например, в один день были расстреляны русские офицеры, солдаты и матросы, ни в чем не повинные. Но об этих черных страницах белой Финляндии – впереди.
Число этих офицеров – кадровых и военного производства – по скромному подсчету доходило до пяти тысяч. Впоследствии Юденич мне говорил, что по данным его штаба оно может быть доведено до восьми тысяч и больше. Это была аморфная масса, рассеянная по всей Финляндии, без всяких руководящих центров, в большинстве своем голодная, насчитывавшая в своих рядах как представителей большевизма (их, правда, было очень мало), так и приверженцев самого неограниченного абсолютизма. Она терпела гонения и оскорбления со стороны финляндских властей, у которых по этой части оказался вдруг большой опыт, заимствованный, очевидно, у бывших царских властей в Финляндии, а также у немецких друзей за время их оккупации страны с мая по декабрь 1918 года.
Отметим мимоходом, что с международно-правовой точки зрения об «оккупации» Финляндии не могло быть и речи: немцы были приглашены в Финляндию правительством Свинхувуда>20 только в качестве сотрудников по подавлению финляндского же красного восстания. К русским же и русскому государственному имуществу оккупационные нормы не могли быть применены еще и потому, что вступление фон дер Гольца в страну состоялось после подписания Брест-Литовского договора, на который немцы смотрели формально, по крайней мере как на конкретный международный трактат. Но в силу внутренних законов прусского милитаризма пребывание немцев в Финляндии превратилось скоро для русских и всего русского в новое «состояние войны». Финляндская белая гвардия, особенно так называемые «егеря» (финляндцы, бежавшие во время войны в Германию и сформированные там в специальные егерские финляндские батальоны для борьбы на русском фронте) – эти белогвардейцы и егеря, усвоившие в Германии лучшие приемы прусских держиморд, охотно делали все логические заключения из нового своеобразного «состояния войны», провозглашенного фон дер Гольцем, – и русские, особенно военный элемент, теряли жестоко физически и нравственно.
Наряду с этим справедливость требует отметить другой факт, засвидетельствованный мне показаниями представителей всех русских общественных классов и группировок в Финляндии, не исключая крайне правых. Никогда, ни до, ни после Бобрикова>21, отношения к русским и ко всему русскому не отличались в Финляндии таким сердечным благожелательством, как во время коммунистического правления с 16 января по 12 мая 1918 года. Не было зарегистрировано ни одного ареста, ни одного расстрела русских как таковых или в зависимости от классовой принадлежности. В гостиницах Гельсингфорса и Выборга жила масса богатых беженцев из Петрограда: уезды, расположенные у русской границы, также были полны русских беженцев, владевших там недвижимым имуществом. Все они оставались на своих местах, в своих поместьях, и ни один красный финский комиссар не вздумал их выселять или лишать свободы. Когда же, наоборот, после вступления Маннергейма и фон дер Гольца в Гельсингфорс в Выборгской губернии начались бои с последними отступающими к Петрограду финскими красными частями, то волна белого террора захлестнула и тамошний русский элемент, далекий по своему общественному весу от всякого большевизма.
Покойный Л. Н. Андреев, живший в то время в Тюрисево, рассказывал мне впоследствии об этой эпохе много печальных страниц>22. Он едва ли сгущал тогда краски, потому что его рассказ относился к моменту наивысшего напряжения его гнева именно против большевиков (январь 1919), когда он почти на моих глазах писал свой «SOS» и истерически взывал к вооруженной борьбе с коммунистическим террором – к интервенции Вильсона и Ллойд Джорджа, Фоша и Клемансо.
