– Трудно поверить в это. – Ларри покачал головой. – Хотя Луис действительно всегда был странным парнем...
– Чушь! – грубо оборвал его Джек. – Джастин просто сломался, как старина Фишер, который нырнул прошлым летом в Чисапик-Бэй, и его лодку потом прибило к берегу пустую. Но Джастин сломался не настолько, чтобы себя угробить. Видит бог, мне тоже надоел весь этот бизнес. Было бы замечательно отправиться на остров, прихватив с собой побольше пороха, где аборигены хотя и едят друг друга, но это самое плохое из всех их занятий. Джастин – еще одна жертва вины за Хиросиму. Он, начерно, уже за тысячи миль отсюда и теперь вполне счастлив, осваивая профессию коммивояжера.
– Твоя теория не выдерживает критики. Не могу вообразить нормального человека, обладающего опытом ученого, который может бросить работу и карьеру в порыве неких абстрактных чувств, – возразил Ларри.
– А тебе больше хочется верить, что он коммунист? Моя теория подтверждается практикой. Что делать с этим твоим научным багажом? Ученые тоже пугаются, как и все смертные. Я знаю некоторых, как с научным опытом, так и без оного, проектирующих атомное убежище на своем заднем дворе. Последние несколько лет эти парни на всякий случай запасаются консервами. И единственная причина, по которой они не делают большего, – интуиция подсказывает, что ничего такого не понадобится. Это напоминает мне песенку, которую мы распевали в колледже: “Я подошел к камню, чтобы спрятать в нем лицо, а камень крикнул: здесь нет места, здесь нет места...”
Все помолчали несколько секунд. Потом я спросил:
– И кто теперь замещает Джастина в Лос-Аламосе?
Джек ответил не сразу, посмотрев на меня как-то смущенно:
– Пока никто.
– Разговор пошел слишком серьезный. – Рут вдруг обратилась к мужу: – Ларри, мне кажется, Грегу на сегодня достаточно нашего присутствия. Пусть побудут вдвоем в канун Рождества. Надо дать им отдых. Джек, ты не забыл, что сегодня ужинаешь с нами?
Они оделись и пошли к двери. Рут посередине, мужчины по сторонам. Мною овладело странное чувство, что я смотрю старый фильм – Джек проводил с ними теперь все дни, как когда-то я в Чикаго. Ну что ж, это не мое дело. Натали помахала им вслед, закрыла дверь, и с ее лица исчезла праздничная маска.
– Боже мой, – произнесла она, – ты действительно окружен скучными людьми, милый.
– Мы не можем все до одного излучать радость бытия.
Она усмехнулась:
– Прости, я ведь должна вести себя хорошо. Твои друзья – просто замечательные, дорогой. Я их обожаю. Куда подевался мой стакан, черт возьми? – Она нашла стакан, подошла к моему креслу, села на ручку и прислонилась ко мне. Когда я обнял ее, Натали положила голову мне на плечо и медленно сказала:
– Тебе давно пора быть в кровати.
– Это предписание или предложение?
– Это еще что за разговор? Ты не настолько поправился. Я вздохнул:
– К несчастью, ты права. Меня сегодня не возбудил бы даже вид секс-бомбы, не говоря уже о таком тощеньком маленьком создании, каким являешься ты.
– Поберегись. Я могу обидеться. Кто такой Фишер, дорогой?
– Я тебе о нем рассказывал. Мы вместе работали в Вашингтоне какой-то период времени, когда задумывали Проект. Это было до того, как я тебя встретил.
– Что с ним случилось?
– Ты слышала рассказ Джека. Фишер совершил или инсценировал самоубийство в море семь-восемь месяцев тому назад.
– А потом в тебя стреляли. А теперь исчез Луис Джастин. И все вы связаны с Проектом.
– Старого Фишера давно мучила совесть. Он и раньше не уставал философствовать и всем надоел своим нытьем. Невозможно было с ним поговорить без того, чтобы прежде не выслушать его высказывания о моральной стороне нашего дела. Не узурпируем ли мы власть, которая принадлежит только одному Создателю? И это было всегда. Я лично думаю, что Господь велик настолько, чтобы сохранять свои секреты, если он захочет. У Фишера была типичная для нашей профессии болезнь. Даже Джек болен ею, но в средней степени тяжести. Слышала, как он говорил о своем желании очутиться на островах, где никто не слышал об атоме? У Фишера болезнь была в тяжелой степени. Я не слишком удивился, когда услышал о том, что с ним произошло.
