У стен великой Намазги - страница 2
Итак, к 1913 г. из эпохи до ахеменидского нашествия было известно о «нескольких сомнительных находках каменных орудий» и кое-что о какой-то странной культуре Анау.
Более того, даже сами памятники домусульманского времени в своем большинстве не попали в поле зрения ученых. Те же, которые уже были зафиксированы историками, характеризовались примерно так, как описывает В. И. Масальский Кара-депе (у станции Артык): это «огромный курган, насыпанный, по преданию, более тысячи лет тому назад»>{5}. И это все, что знали в начале нашего века о поселении эпохи энеолита, которое не просто богато, а прямо-таки насыщено предметами материальной культуры. К тому же все в этой фразе о Кара-депе, кроме определения «огромный», неверно: это не курган, никто здесь холм специально не насыпал, да и возник он не тысячу лет назад, а гораздо раньше…
За время, прошедшее после выхода в свет «Туркестанского края», наши знания об истории Средней Азии не только резко возросли в количественном отношении— они стали качественно иными. Дело в том, что мы впервые получили сведения о целых эпохах в жизни среднеазиатских народов, о неведомых доселе культурах, городах и государствах. Все это дало возможность представить историю Средней Азии не в виде отдельных фрагментов, а как связное целое. Кроме того, исследования советских археологов, историков, лингвистов, антропологов, географов, искусствоведов, проводившиеся в особенно широких масштабах с начала 50-х годов XX в., позволили удлинить историю этого региона на многие тысячелетия. В частности, стало возможным реконструировать и культуру древних земледельцев Южного Туркменистана, существовавшую с VI до начала I тысячелетия до н. э., т. е. в течение пяти тысяч лет!
Но для того чтобы получить подобные результаты, советским ученым пришлось проделать огромную работу. Прежде всего нужно было выявить и нанести на карту если не все, то, во всяком случае, возможно большее количество исторических памятников. Затем следовало провести раскопки[1]. Причем одни памятники оказались к настоящему времени раскопанными полностью, другие — частично, а на третьих удалось лишь заложить разведочные шурфы. Гигантскую массу нового материала, добытого археологами, требовалось систематизировать, определить, к какому времени относится тот или иной предмет, а нередко — просто понять, что вообще найдено. Не менее важно было разобраться во взаимосвязях отдельных комплексов материальной культуры каждого памятника, а также установить их между всеми комплексами всех памятников. Нужно было, наконец, просто описать находки и опубликовать их…
Легко сказать «просто», но ведь описание, классификация любой найденной «мелочи» — это тоже труд, нередко однообразный и утомительный. Когда же первичная, так сказать, черновая работа была проделана, на очередь стали вопросы реконструкции хозяйства, быта, общественных отношений и, наконец, контактов древних земледельцев Южного Туркменистана с другими народами Древнего Востока. Важно было также определить место культуры южнотуркменистанских земледельцев в общей истории человечества.
Естественно, что работа эта далека от завершения: не все еще раскопано, не все опубликовано, не все понято, — но и уже известные нам результаты поражают воображение.
Ныне мы знаем, например (причем не менее «достоверно», чем о походе царя Кира), о занятиях джейтунцев в VI тысячелетии до н. э., о планировке их домов и поселков; о переселении племен на рубеже IV–III тысячелетий до н. э. и об антропологическом составе населения Южного Туркменистана в ту эпоху; знаем мы и о том, как изменялась техника изготовления посуды, как менялись ее формы и росписи на сосудах. Ныне известно, в какие игрушки играли дети намазгинцев и как менялись женские прически, столь же подверженные моде, как и в наше время; мы знаем о первых каналах и первых городах, о возникновении ремесла и появлении классовых различий, о верованиях этих людей и о многом, многом другом…
