- А какая у тебя специальность?
- Приобретаю специальность по бетону.
Этот ответ понравился дедушке. Не "получил специальность", не "имею специальность", а "приобретаю". Вот именно.
Старый каменщик, сложивший за свою жизнь не один десяток домов, он считал, что настоящую специальность приобретают на протяжении всей жизни.
Внук, похоже, неглупый паренек. И деловой.
Дедушка внимательно осмотрел уже застланный белой скатертью и уставленный закусками стол, заметил бутылку наливки и, как всегда, строго сказал бабушке:
- Ты для чего это, Надея, наливку-то поставила? Кто ее тут пить будет? А? Ты нам лучше белой хотя бы поллитровочку достань... Как мужчинам...
- Пожалуйста, - сказала бабушка. - Но ты ведь, Ерофей Кузьмич, не пьешь, и Петеньке, пожалуй, еще рановато...
- Ничего, - сказал дедушка, - со свиданием можно. И тем более с морозца.
Из угловой комнаты вышли две молоденькие девушки, жилички Полыхаевых. Геодезистки.
Это бабушка их вызвала, чтобы познакомить с внуком.
Здороваясь с ним, одна девушка назвала себя Верой, другая - Галей.
А он, протягивая им руку, назвался солидно, как положено взрослому мужчине, по фамилии:
- Полыхаев.
Не погасла с гибелью на войне двух сыновей фамилия знаменитых каменщиков Полыхаевых. Не погасла и теперь не погаснет, если даже умрет сам Ерофей Кузьмич.
А он помирать пока не собирается. Он еще хочет посмотреть, как все будет дальше развиваться, как построят здесь могучую гидростанцию, как она изменит всю жизнь вокруг, самый климат изменит. Ведь леса тут, говорят, огромные вырастут, благодатные дубравы. Пароходы со всех морей повстречаются в этом порту. И Ерофей Кузьмич с Надеждой Павловной, с бабушкой Надей, может, еще поплывут отсюда на экскурсию в какие-нибудь дальние моря. Все может быть. Только бы войны опять не было. Не нужна она вовсе.
- Так вот, давайте выпьем за тебя, Петра, - как бы заключая свои размышления, сказал дедушка и поднял рюмку. - За тебя и, стало быть, за весь молодой народ, которому доведется жить после нас.
Все чокнулись, выпили и стали сосредоточенно закусывать. Только бабушка ничего не ела и все время, не сводя глаз, смотрела на внука, а по ее порозовевшим щекам катились крупные слезы. Ах, какой большой он вырос, внучек! Ни за что, поди-ка, сейчас ей не поднять его и не протащить на себе хоть два шага, как тащила она его в сорок втором году, осенью, на пристань, на последний пассажирский пароход, уходивший из Сталинграда.
Ужас что творилось тогда в городе! Даже вспомнить страшно. Даже не верится, что все это видели наши глаза. И мы все-таки живем после этого.
Дедушка, тогда еще совсем не старый, работал, как обыкновенно, каменщиком, инструктором каменной кладки, а бабушка была поварихой в детском доме, где при ней в дневное время находился внучек Петя. Когда немцы подошли к Сталинграду, дедушка ушел на строительство оборонительных рубежей, а бабушка помогала эвакуировать ребят из детского дома. Внучка Петю дедушка не велел увозить:
- Пусть пока останется с нами. Может, все обойдется как-нибудь. А потом будет видно...
Внучек Петя сидел дома, под присмотром больной соседки. А жизнь в городе между тем становилась невыносимой. Противник каждый день, каждый час бомбил город. Город горел, как костер. И вот наступил момент, когда и соседка собралась уезжать.
- А вы сумасшедшие люди, - сказала она бабушке. - Зачем вы держите тут дитя и сами рискуете, когда смерть - вот она, перед глазами, и каждый день она может зацепить кого угодно? Ведь, глядите, уже сколько людей погибло...
Из Сталинграда уходил последний пассажирский пароход, на котором отвозили детей. И бабушка решилась своей властью отправить внука.
- Не могу я, - сказала она, - не могу принимать грех на свою душу, если, не дай бог, погибнет мальчик.
И, наскоро снарядив его в дальний путь, повела на пристань.
Однако пройти к пристани было теперь не так-то просто.
По обеим сторонам улицы жарко пылали дома. На мостовую падали обгоревшие бревна, горящие доски, раскаленные куски кровельного железа.
Пока бабушка с внуком прошли два квартала, на ней обгорели платье и косынка. Но бабушка упорно шла вперед. А внучек все время плакал и упирался:
