— Я вам говорю: она чокнутая. В самом деле могла решить, что за ней следят.
— Она говорила, что за ней следят? — насторожилась я.
— Да она чего только не болтала. Сначала выдумала парня, потом выдумала, что он ее бросил, сама в это поверила и перерезала вены. Я не со зла говорю, и Ленку мне жалко, просто… ну, чокнутая она, понимаете?
— Понимаю, — кивнула я.
Я отвезла Вику домой. Расспросы ничего не дали… Впрочем, я сама с трудом представляла, что надеялась узнать. Девушка покончила жизнь самоубийством, ей было неуютно в этом мире, и взамен она придумала свой, а потом что-то сломалось в ней, и тогда она легла в ванну с горячей водой, прихватив нож… Такое, к сожалению, не редкость. И как я собираюсь увязать это с убийством Акимова?
— Я напрасно трачу время, — укоризненно сказала я вслух. Мне стоило бы заняться квартирой, работой, наконец, а не пытаться быть умнее милиции. Теперь я знаю, как и почему Акимов оказался в моей квартире, а дальше дело следствия. Но мысли, не имеющие отношения ни к моей квартире, ни к моей работе, продолжали меня преследовать. Журналистка Наталья Никольская утверждала, что за ней следят. Она погибла от передозировки, Лена Телегина вскрыла себе вены, обе имели отношение к “Обществу любителей Библии”… Одна наркоманка, а вторая психически неуравновешенный человек с патологической склонностью к вранью. Впрочем, диагноз я поставила рановато. Ее дневник у следователя, пусть с этим разбираются специалисты.
Я свернула к магазину “Лана”. Утром я разбила заварочный чайник, следовало купить новый. Я припарковала машину и стала переходить дорогу, вот тогда и почувствовала чей-то взгляд. Некто настойчиво пялился мне в затылок. Я торопливо огляделась: машины, прохожие — суетящиеся и не очень, главное, никому до меня никакого дела. Я огляделась еще раз. Чувство, что за мной наблюдают, не проходило.
Я вошла в магазин, возле нужной мне секции стояло человек десять, создавая толчею. Я с отчаянием посмотрела вокруг, неожиданно поняв, что не могу. Здесь оставаться, не могу ждать своей очереди, не могу смотреть на эти дурацкие чайники… С трудом соображая, что делаю, я бросилась к входной двери, скорее на воздух, здесь дышать нечем. На ступеньках я столкнулась с женщиной и, кажется, толкнула ее, она вскрикнула и уронила сумку, что-то звякнуло в ней, а я пришла в себя.
— Извините, — пролепетала я испуганно, наклоняясь за сумкой. Женщина и я протянули руки одновременно. Она подняла сумку с асфальта, заглянула внутрь и сказала грустно:
— Как жаль.
— Что-то разбилось? — спросила я, испытывая ужасную неловкость.
— Чашка. Бабушкина. Знаете, не стоило мне нести ее сюда. — Женщина вновь виновато улыбнулась, глаза ее, большие и темные, смотрели ласково, а я поразилась ее голосу: очень музыкальный, совершенно необыкновенный голос. Мы все еще стояли у входа и мешали гражданам, женщина переместилась ближе к стене, и я тоже. — Здесь ломбард, вот я и хотела…
— Простите, — заторопилась я. — Я заплачу. Сколько могла стоить ваша чашка?
— Бог с ней, — вздохнула женщина. — Это судьба. Чашка не должна была попасть в чужие руки. Все правильно.
— Послушайте…
— Вы не виноваты, — мягко перебила она. — Я ее склею и поставлю на место. Так лучше.
— Конечно, вы ее склеите. Но вы несли ее в ломбард. Вам нужны деньги? — Женщина беспомощно эгляделась.
— Деньги нужны всем. Но она разбилась потому, что я поступила не правильно. Вы не беспокойтесь, все хорошо. Идите, идите. Все действительно хорошо. см
Легко сказать идите. Я чувствовала себя виноватой. Если честно, я даже не помнила, как толкнула ее или задела локтем. Но уйти… Женщина мне нравилась, было в ней что-то такое… Она не примет моих денег, это совершенно очевидно.
— Простите, где вы живете? — решилась я.
— Недалеко… на Матвеевской…
— Давайте я вас отвезу. Я на машине.
— Нет-нет. Не беспокойтесь. Здесь всего две остановки…
— Я беспокоюсь за вашу чашку, — улыбнулась я. — Вдруг она окончательно разобьется?
— У вас глаза хорошие, — сказала женщина. — Добрые. Вы о чем-то тревожитесь? Что-то случилось?
— Еще бы. Я разбила вашу чашку, — кивнула я.
