— Ну его, — сказала я, — с женихом. Прекрасно знает, куда исчезла Варька, а прикидывается.
— Два месяца прошло, — сказала Аня.
Я не поняла:
— Какие два месяца?
Она укоряюще посмотрела на меня: обиделась. Все-таки я забываю иногда, что с ней надо ухо держать востро.
— Не глупи, — сказала я. — Я прекрасно помню. Не два месяца, а шестьдесять пять дней. Сегодня шестьдесят шестой. Я не меньше твоего жду ответа. Тоже считаю денечки. Может быть, тебя возьмут и вызовут в Москву, назначат президентом Сельскохозяйственной академии — освобожусь наконец из-под твоего гнета.
И этого, наверно, не надо было говорить: язык твой — враг твой. Она нахмурилась. Она не принимала шуток, когда дело касалось ее работы. Но правда же, я с не меньшим нетерпением и надеждой, чем она, ждала ответа из Москвы по поводу ее рукописи. Целый год она работала над нею вот тут, на этой кровати. Я ничего не понимаю в сельском хозяйстве, ровным счетом ничего, ее рукопись для меня темный лес, но в медицине-то я понимаю немножко и знаю, что для Ани уже нет других лекарств, кроме как признание ее работы. А не признать эту работу не могут — там вся Анина жизнь, весь ее опыт.
— Ну, хватит дуться, — сказала я. — Давай завтракать.
И только я это сказала, в дверях появилась Варька. Жива и здорова, с наглой невинностью на лице.
Кинула на диван чемоданчик, подскочила ко мне, чмокнула в щеку — я и отстраниться не успела: «Ой, мамочка, как соскучилась, здравствуй!», — бросилась к Ане и ее чмокнула: «Приветик, тетя Аня», — налетела на помидоры, будто маковой росинки за это время в рот не брала, и затараторила, что она прекрасно провела эту неделю, что бабка Иваниха ее обпоила молоком, что вообще в горах чудо, но все же дома лучше.
Я слушала, окаменев от этой наглости. Я ее почти ненавидела, честное слово. А она уплетала помидоры и болтала, не останавливаясь. Удивительное было зрелище, как на сцене. Прямо настоящий у нее талант — играет не хуже, чем в нашем областном театре.
— Бабушка Иваниха еще звала, — сказала она. — Не хотела отпускать.
— Не хотела? — спросила я.
— Угу, — ответила она, побежала на кухню ставить чайник.
— Артистка! — сказала я Ане.
— Твое воспитание, пожинай плоды,
— Жну, спину аж ломит.
Варя вернулась, снова затараторила:
— Теть Ань, а вы написали этот раздел? Ну, что-то там о наследственности?
— «Что-то о наследственности» написала, — усмехнувшись, сказала Аня.
— Теть Ань, а если родители — один плохой, другой хороший, какой ребенок вырастет?
— А ну тебя!
— Нет, правда, вот, скажем, отец — бюрократ, например, а мать... Ну, а мать ничего, хорошая.
— Что ты болтаешь? Разве бюрократизм передается по наследству?
— А кто его знает, может, и передается.
Мне надоело слушать эту болтовню.
— Хватит, наговорилась, — сказала я. — Бабка Иваниха вчера на базар приезжала. Тебе привет передала.
Она покраснела. Слава богу, хоть не потеряла еще способность краснеть. Помолчала и сказала:
— Это называется — влипла.
— Ага, так это и называется. Что это за тайны у тебя от матери появились?
— Никаких у меня тайн нет, — сказала она. — Будто у тебя нет тайн.
Она сказала это не без вызова, многозначительно, но я не придала тогда ее словам того смысла, который был в них заложен.
— Я спрашиваю, где ты была?
— «Где была, где была», — угрюмо передразнила она и стала катать по столу хлебный шарик, скрестив два пальца.
— Я жду, Варвара.
Она заплакала.
— Ты мне веришь? Веришь? Ничего плохого я не сделала, ничего... Какая разница, где была, — ведь снова могу наврать... Там, где была, нету уже меня... Сама говоришь, надо верить людям...
Она плакала, растирая ребром ладони по щекам слезы. Эти ее внезапные слезы испугали меня: что произошло, что я такое сказала, чтобы она так отреагировала?
— А ты мать пойми, — сказала Аня, — тебе и так предоставляется слишком большая свобода. Что ж, и не спроси у тебя ничего? Ты же девчонка еще. Сопливая, глупая девчонка.
— Конечно, я сопливая девчонка! — вскрикнула Варя. — Все вокруг умные, одна я дура. А за свободу вам спасибо: лучше бы заперли в четырех стенах, чем попрекать. «Слишком большая свобода». Что это за свобода, которая «слишком»? Я так домой стремилась, так соскучилась, а вы... Ведь я люблю тебя, мамка, так я тебя люблю...
