Сердце упивалось трелью соловья, красивым пением других птиц. Запахи трав дурманили Ивана Егоровича. Он молча вдыхал эти ароматы, вслушивался в многоголосый хор птиц. Затем спросил:
— И что за злые ветра сдувают отсюда, от такой вот красоты молодых людей? Как только силы у них находятся для расставания с родным домом? Не доходит до меня такое, никак не разумею своей башкой.
— Дали манящи. Это — закон природы, — задумчиво произносит Килейкин.
Он и сам задумывался когда-то об этих далях. Однако все же гнездо Саша свил у себя в селе: женился, ребенок есть, дом построил. Теперь нисколько не кается, что никуда не уехал. Наоборот, считает: лучше села для него ничего нет на свете. На уезжающих из родных мест молодых людей все же смотрит с грустинкой, но в то же время с гордостью: каждый находит именно свою дорогу жизни. Да, в городе, возможно, кое-кому и лучше, но ведь и здесь прикипает душа к деревенскому укладу. Он по себе это знает, и никто уж его не уговорит покинуть родные края. Парень твердо уверовал: правильный выбор сделал среди жизненных тропинок.
Летний лагерь отсюда совсем рядом, поэтому доехали до него быстро. Коров в калде не было, видимо, еще паслись где-то. Доярки мыли пустые фляги, опрокидывали их и надевали для сушки на столбушки ограды.
— Здорово, бабоньки, — обращение Паксяськина адресовалось всем.
— Здоровеньки булы, Иван Егорыч, — с улыбкой на устах ответила на приветствие немолодая доярка.
— Много сегодня надоили? Что-то не радуют показатели, — вытащил он из нагрудного кармана бумаги, стал рассматривать их.
— С этими иродами, Иван Егорович, не только молочных рек не будет, ручеечки и те, смотри, кабы не высохли, лихоманка на них, — начала, быстро выговаривая слова, пятидесятилетняя доярка Анна Праксина. — Бесстыдники, кручено-верчено, пастухи.
На самом деле, сколько раз уж ругались доярки с колхозными пастухами. Все бестолку. А с чего бы им хорошо работать, когда все равно ведь платят одинаково? Немного погоняют коров туда-сюда и быстрее — к речке, водичкой поят. Никита с Тимофеем по «лодырничанью» один другого хлеще. Загонят коров на песочек около Сияны, и день-деньской заставляют «отдыхать» их там. А зачем утруждать себя, когда зарплата утвердившаяся?
— Тэ-экс, и почему до сих пор молчите?
— А-а, — махнула рукой Праксина, — толку-то? Что, замену им найдете? Не верится. Откуда? Ломаный грош корысти от ругачки с ними.
— Погоди вот, пойду нагоняй дам им, креста на них нет, — зажигается Паксяськин. — Где пасут сегодня?
— Пастбище у них одно: под горой, а затем — к речке, ежедневно этим маршрутом ходят, и луг уже весь истоптан, — недовольно сообщает Праксина.
— Сейчас же поехали туда, Саша. Я такую взбучку им дам, до конца дней своих помнить будут.
Коров, на самом деле, заметили около Сияны. И времени было не так много, надо было еще где-то попастись скотине на травке, коровы же «отдыхали» у речки. Из пастухов находился здесь только один.
— Почему так рано загнали их сюда?! — громко закричал на пастуха председатель колхоза. — Где твой напарник?
— Корова провалилась в торфяную яму. Никита побежал туда. Кто знает, вытащит или нет. Я вот стадо караулить остался. Не успеваю туда-сюда бегать.
— Вижу, как стараетесь, олухи царя небесного. Где бродят коровы: по торфяникам, ямам — ничегошеньки не волнует вас. Вот пропадет хотя бы одна из них, все до копеечки заплатите! — И уж несколько более спокойным тоном Паксяськин спросил: — Где провалилась корова?
— Да вон, недалеко отсюда, — пастух кивнул головой в сторону лесочка.
Около торфяной ямы увидели размахивающего прутом второго пастуха. Ругаясь семиэтажным матом, он орал на корову. Видимо, таким образом пытался выгнать ее из ямы.
«Нет, самой вряд ли выбраться», — подумал Паксяськин и обратился к шоферу:
— Саша, есть у тебя веревка? Втроем, возможно, и вытащим.
Долго не раздумывая, Саша подошел к багажнику, нашел там веревку, скинул с себя штаны, рубашку и в одних трусах спустился на дно ямы, попытался просунуть под животом коровы веревку. Один конец держал Иван Егорович, за второй, как только Саша осуществил задуманное, ухватился Никита.
