Лейтенанту, видать, по душе пришлась ее храбрость: легионеры тоже трусов не жалуют. Отправил он запрос командиру, как, мол, поступить с пленной. В ответ приказ: расстрелять. А солдатам нашим жаль ее стало: уж больно молодая да красивая… И когда лейтенант вызвал четверых добровольцев, никто не вышел вперед, ни один… Я тоже, вы не думайте, сеньор. Все как замерли и будто и дышать перестали. Словно это она здесь командовала и она должна была расстрелять нас всех, а не мы ее одну.
Тогда лейтенант сам выбрал четверых: негра, француза и двух галисийцев. Они задрожали, когда он их вызвал, я видел, как они дрожали. А девушка сама встала к стенке. Лейтенант спросил ее, не завязать ли ей глаза, но она отказалась; нет, она до последней минуты хочет видеть свою родную землю. Потом лейтенант приказал солдатам приготовиться, и тогда она вскинула голову и крикнула: «Марокко вам все равно покорить не удастся! Все равно моя страна станет свободной!» Раздался залп, она упала, но сразу же поднялась снова, ноги у нее подламывались, слезы текли по щекам, она громко всхлипывала, потом скрепилась, видать, из последних сил и крикнула: «Да здравствует свобода!»
Завидев, что солдаты опустили винтовки, лейтенант снова скомандовал «пли!», но тут она упала, и я отвел глаза, да и все не выдержали, отвернулись, чтоб не смотреть на ее лицо, залитое кровью… Кое-как прицелясь, солдаты дали еще залп. Да, видать, руки у них здорово дрожали, потому что она все еще была жива и что-то тихонько шептала, еле слышно, никто ничего не мог разобрать, но все знали, про что она шепчет.
Подошел командир и стал разносить лейтенанта: почему, мол, тот сам не прикончил девчонку после первого залпа, однако не разрешил ему сделать это теперь, понимал, верно, что мы все не в себе и попробуй он так приказать, так, пожалуй, и сам в живых не останется.
Ужин давно был готов, но никто до него не дотронулся. И никто не пошел на реку, и никто в эту ночь не искал себе женщину. Только цыган затянул какую-то заунывную песню, мы ее не слыхали прежде. Сколько я ни проживу на свете, сеньор, нипочем не забыть мне эту девушку.
Почему? Сам не знаю. Хоть, может, и марокканка она была, но красавица, а кому не по душе красивые женщины? А потом — смелая она была. Смелая и красивая. Когда б вы сами увидели ее, сеньор, вы бы меня поняли.
Глава восьмая
«Не забудь!»
Как раз вскоре после этого дела капитан Мишле меня и заприметил. Рота наша совсем скисла: никто не отпускал шуточек и не смеялся, все думали о расстрелянной девушке и тосковали по дому. А капитан проезжал мимо верхом, углядел наши унылые физиономии и давай нас пробирать: где это, мол, видано, чтоб легионеры слонялись как в воду опущенные? Вот он через полчаса возвратится, так чтоб к тому времени мы непременно чем-нибудь занялись, песни пели или хоть подрались между собой, что ли…
Я притворился, что ничего этого не слыхал: надоело мне корчить из себя эдакого бравого солдата, и когда капитан через полчаса вернулся, я и думать забыл про его слова. Только слышу, товарищ мне шепчет:
— Эй, Шакал, берегись, капитан на тебя смотрит…
Не успел я глаз поднять, как тот р-раз меня хлыстом по лицу — всю щеку так и располосовал, поглядите, до сих пор след остался.
— Ты что, меня не видел?
— Non, mon capitaine![23]
— Ты чего нюни распустил? Чего тебе не хватает?
Я-то знал, чего мне не хватает…
— Почему ты не дерешься? Я же приказал вам устроить хорошую драку, только чур автоматы в ход не пускать. Ты это слыхал?
— Oui, mon capitaine![24]
И такая тут отчаянность на меня напала, что я возьми и брякни ему, что, мол, ежели нас сюда пригнали воевать, так нечего нам сидеть сложа руки, — от безделья, дескать, на кого хочешь хандра нападет. Тут он вдруг меня и спрашивает:
— Тебя ведь Шакалом зовут, не так ли? Не хочешь ли ко мне вестовым? — Потом тронул коня и добавил: — У меня, парень, ты без дела сидеть не будешь.
Сказал он мне так, а я вдруг таким себя ничтожеством перед ним почувствовал и до того мне не по себе сделалось от его холодных голубых глаз, что я тотчас вытянулся перед ним по швам, отдавая честь. Он с места пустил коня в галоп, — красавец у него был конь, серой масти и, видать, норовистый, грызло у него в зубах так и ходило. Как взвился, только пыль столбом, и вмиг из глаз пропал.
