— Прошу вас, товарищ Федор, садитесь.
Когда все четверо сидели за квадратным столом, где каждый занимал свою сторону, Елена Анатольевна спросила у Федора:
— Ну как вам Москва, Федя? Можно вас так называть?
— Конечно, конечно, Елена Анатольевна, — поспешил ответить парень. — Москва как? Ахтырка лучше.
Сказал и засмеялся. И все повеселели. Некоторая натянутость первых минут знакомства ослабла, а скоро и вовсе исчезла.
— В общем, товарищ Федор, земляки мы с вами: Елена Анатольевна и я с Украины. Елена Анатольевна из Днепропетровска, а я из Луганска.
— Кстати, Федя, я была в вашем городе. Не то в двадцать шестом году, не то в двадцать седьмом. Приезжала на гастроли. Очень уютный городок.
— Елена Анатольевна у нас актриса, драматическая, — пояснил отец семейства.
— Я знаю. Мне Любочка много за вас и за вас рассказывала, — Федор кивнул в сторону отца и матери.
Этот украинский оборот речи гостя напомнил супругам молодые годы.
— Что же эта негодница вам говорила? — спросил Иона Захарович. Он улыбнулся, темные усы раздвинулись в стороны, открылся ряд зубов цвета слоновой кости. Лицо стало ласковым.
— А то, что лучше вас с Еленой Анатольевной на свете людей нету.
— Пусть эта оценка будет на ее совести, — сказал Иона Захарович.
Елена Анатольевна вздохнула:
— Вот что, дорогие мужчины, мы с Любочкой вас оставим и займемся приготовлением обеда.
— Что вы, что вы, какой обод? Мне пора.
Федор поднялся со стула.
— Если ты посмеешь уйти, это будет наша последняя встреча, — выпалила Люба возмущенно и непререкаемо. Она стояла перед Федором выпрямившись, уперев руки в бока.
— Никуда он не уйдет, — примирительно сказал отец. — Садитесь, товарищ Федор.
— Да вы знаете, Иона Захарович… — начал гость.
— Все знаю. Вы мне вот что скажите: на каком фронте воевали? Да садитесь же!
Федор скромно присел на краешек стула:
— На разных, Иона Захарович. У вас под Москвой — на Западном, Курскую дугу прошел, а в сорок четвертом и сорок пятом был на Первом Белорусском фронте. Участвовал в Берлинской операции, мы Берлин обошли с севера, по его пригородам… Для меня война закончилась четвертого мая на Эльбе.
— А я вот не воевал, — с сожалением сказал Иона Захарович. — Директорствовал в тылу. Большой совхоз у меня был. Несколько раз просился на фронт.
— А как бы мы без хлеба на фронте воевали? Так що не переживайте.
— Так-то оно так, дорогой товарищ Федор…
Иона Захарович встал и заходил по комнате слегка подпрыгивающей походкой, чуть склоняя туловище вперед, заложив руки за спину. Подошел к окну и несколько секунд смотрел на улицу. Потом повернулся к гостю.
— Вот какая история… — начал Иона Захарович. — Благодаря одному моему товарищу я до войны был заочно знаком с его сыном — Павликом. Отец рассказывал ему обо мне. Мальчика впечатлили факты из моей жизни во время гражданской войны. Он и отец написали мне, и я ответил. Началась переписка. Из этих писем я понял, что это мальчик чистой и смелой души. Очень хотелось поехать в Одессу, где они жили, но помешала война. После нее я стал наводить справки о Павлике и его отце, хотелось увидеть их. И вот узнаю: отец погиб, защищая Одессу, а Павлик — в Крыму в сорок третьем. Мальчишка, оказывается, добился, чтобы его взяли в школу военных разведчиков. После ее окончания четырнадцатилетнего Павлика вместе со взрослыми забросили в район городов Феодосия и Старый Крым, в тыл немцев. В Старом Крыму немцы схватили и расстреляли Павлика…
Понимаете, меня почему-то не оставляет чувство вины перед Павликом: вот я жив, а он, мальчишка, погиб…
Иона Захарович снова зашагал по комнате. Федор молчал, наклонив голову и упершись взглядом в стол.
— Хотя, казалось бы, — опять заговорил отец Любы, — никакой логикой чувство своей вины перед Павликом объяснить нельзя…
— Я тоже, — сказал Федор, — моих товарищей вспоминаю, снятся они живыми. Особенно мой капитан — Колюшкин. Я его раненого на себе нес несколько километров. Выходили з разведки. В нашем расположении помер.
Часа через полтора Федор ушел. Люба пошла его провожать.
Родители остались в комнате.
— Иона, — сказала Елена Анатольевна необычно низким голосом, — Федор — это серьезно.
