Мне удалось утихомирить их обоих достаточно надолго, чтобы описать пост-Шенаниганскую поломку Большой Берты. Мама продолжила чихвостить отца из-за нерегулярного техобслуживания «этой старой груды металлолома». Перекрывая шум, я выдала сильно отредактированную версию той долгой ночной прогулки домой. Я решила опустить ту часть, где была застрелена и опознала пьяного охотника. Бад Макилрой не вызывал у меня симпатии. Но, в то же время, я не хотела, чтобы мои кузены, Дуайт и Оскар, до смерти избили его носком, полным батареек[18]. Это можно считать прощением?
Я старательно вырезала фрагмент «была превращена в вампира» из своего повествования. И снова отпраздновала труса. Сказала им, что мне нужно было зализать раны, нанесенные моей гордости, и просто не хотелось никого видеть. Что «залегла на дно» в одном тихом месте, чтобы прийти в себя. Технически, это не было ложью. За уши притянуто к правде, но все еще не ложь.
- Но ведь мы - твоя семья, - обиделась мама, так растягивая слово «семьяяяя», что у меня заныли клыки. Семееейные узы, в мамином понимании, оправдывали множество вещей, включая регистрацию меня на сайте знакомств без моего ведома и попытки проэпилировать мои брови воском, пока я сплю. - К кому же еще ты можешь обратиться, если не к собственной семье? Именно поэтому тебе нужно переехать к нам, Джейни. Кому-то следует позаботиться о тебе.
- Мне двадцать семь! – закричала я. - Я могу о себе позаботиться! Мне не нужно, чтобы ты складывала мое белье после стирки, а по утрам заливала мне хлопья молоком.
Джетти появилась слева от меня и прошептала:
- Я могу стянуть ключи от их машины, тыковка, только скажи.
- Ты думаешь, я хочу помешать им уехать? – шепнул я в ответ.
- С кем ты говоришь? – требовательно спросила мама, поворачиваясь к отцу. - Джон, она разговаривает сама с собой.
- Я не.. – начала было я, но тут же пересмотрела разумность нового знакомства родителей и моей дорогой, почившей тети Джетти, которая, в общем-то, никогда не питала особой любви к моей матери. - Да. Да, я разговариваю сама с собой.
- Ты не хочешь даже задуматься о возвращении домой? – спросила мама.
- Мама, ты же помнишь, на что это было похоже, когда я жила дома. Думаю, что один из нас сошел бы с ума, - сказал я. - И сомневаюсь, что это будешь ты.
- Ну, знаешь, если ты собираешься продолжать в том же духе, то я не намерена стоять здесь и выслушивать оскорбления. - Мама выдала свой коронный «Тебя не волнует, как сильно я за тебя переживаю» вздох мученика, чопорным жестом зажала сумочку подмышкой и направилась к двери. - Джон?
Папа метнул в меня изумленный взгляд и поднялся.
- До скорого, солнышко.
- Пока, пап. - Я поцеловал его в щеку. - Люблю тебя.
Отец сжал мою руку и подмигнул.
- Я тоже тебя люблю, тыковка.
- Джон! – крикнула мама, стоя на крыльце. Как только папа вышел, она просунула голову в дверной проем. – Поставь пирог в духовку разогреваться при трехстах пятидесяти градусах минут на тридцать. – После чего исчезла, оставив нас с Джетти изумленно таращиться ей вслед.
Я плюхнулась на кушетку.
- Меня удочерили, ведь правда? Или, может быть, у папы был какой-нибудь жаркий роман с блистательным, но здравомыслящим профессором гуманитарных наук. Я стала результатом их страсти, и отец вынудил маму воспитать его побочного ребенка как ее собственного?
- Нет, - возразила Джетти, качая прозрачной головой. - Она - твоя мать. Я спрашивала. Плюс, ты действительно на нее немного похожа. Когда сердитесь, у вас обеих закладываются эти напряженные линии вокруг рта… Вот, вот как сейчас.
- Тебе повезло, что ты уже мертва, - проворчала я, запустив подушкой, которая пролетела прямо сквозь нее и отскочила от телевизора.
- Итак, ты им не сказала, - подытожила Джетти, когда я направилась в кухню, отчетливо шлепая босыми ногами по кафелю.
- Ничего-то мимо тебя не проходит, – буркнула я, снимая алюминиевую фольгу с маминого пирога. – Я просто не смогла. Ты видел выражение их лиц? Они уже переживают из-за «безработной незамужней дочери, живущей в одиночестве». Не думаю, что хочу добавить «мертвой», и «пьющей кровь» к этому перечню прямо сейчас.
