Никандр замолк, с хитрецой взглянув на Пичугина.
— Славная притча, да только в толк не возьму, к чему она.
Старик ответил не сразу. Отвернувшись, сердито посапывал трубкой и, казалось, совсем забыл о собеседнике.
— Рос ты, Митя, хорошим парнем, среди мальчишек был вожаком, напрасно никого не забижал. Не давал спуску только кулацким сынкам да не любил волостного урядника. Помнишь, как сшиб его с седла? Сутки держали тебя за это в кутузке... Бог не обидел тебя и силой, и ростом, взяли тебя поэтому в гвардию, получил ты солдатского Георгия... С фронта вернулся человеком партийным, и наши деревенские избрали тебя своим делегатом на крестьянский съезд в Курган. Стал ты в уезде самым большим начальником по крестьянским делам... Вот и выходит, получил ты вроде ефрейторскую лычку, чуток даже повыше... И случилось с тобой, как с нашим Михаилом: не по той дорожке пошел...
Пичугин, слушавший до этого с рассеянным видом, вскочил, побагровев от волнения.
— Ну, знаешь, дедушка!
— А ты не кипятись, комиссар! Садись да слушай, что о тебе говорят...
Пичугин, овладев собой, покорно сел.
Никандр рассказал... В Моревском прошел слух, будто комиссары в Кургане живут, как прежде жили господа: отобрали у купцов дома и переехали в них. Хоромы у них полны прислуги. Буржуев обложили большой контрибуцией, деньги в банк не сдают, а тратят в свое удовольствие: каждую ночь устраивают балы да маскарады с музыкой, дорогими винами и закусками. Жены комиссаров вырядились, как барыни, целый день только и делают, что разъезжают по магазинам да по гостям.
— Какая чертовщина! — Дмитрий порывисто повернулся к Никандру. — Неужели, дедушка, ты поверил подлой кулацкой агитации?
Старик открыто посмотрел в глаза Пичугину, его сморщенное лицо засветилось многочисленными морщинками. Когда он заговорил, голос его звучал мягко:
— Что греха таить, было сумление...
— Спасибо за правду, дедушка!
— Батька твой давеча заходил, Рыжка в поскотине ловил, так сказывал, что ему от богатых мужиков житья не стало. Угрожать начали: «Скоро, мол, твой Митрий откомиссарит! За все, дескать, ответишь, безбожник!».
Пичугин молча вскочил на коня, пустил его вскачь. Никандр, проводив всадника любящим взглядом, заскреб в затылке: «Ладно ли сделал я? Как бы беды не случилось... Горяч больно!».
Бесхитростный рассказ сторожа разбередил в душе Дмитрия сомнения, неотступно преследовавшие его в последнее время: все ли сделано, чтобы обезвредить врага? В самом Кургане и по всему уезду остались еще буржуи — владельцы сельскохозяйственных заимок, торгаши, мельники, скотопромышленники. Они, лишенные былого могущества, затаили злобу на большевиков, на рабочих и деревенскую бедноту.
Старик не назвал тех, кто в Моревском клеветал на комиссаров, кто, оправившись от первого страха, начинал вновь запугивать крестьян. Дмитрий знал этих людей!..
У самой дороги, по которой ехал Дмитрий, виднелся старый заброшенный кирпичный сарай, когда-то принадлежавший Савве Попову. Здесь работала вся деревенская голытьба. Каждое лето, пока их не призвали в солдаты, на этом заводе работал и Дмитрий с братом Андреем. То был тяжелый, изнурительный труд: глину копали в карьере лопатами, таскали ее на ручных носилках, месили ногами. Воду брали из «мирского» колодца. Савва выстроил каменный магазин с двумя складами, поставил дом на каменном фундаменте, а потом стал выгодно сбывать кирпич курганским купцам, строившим в уезде хлебные амбары.
Савва часто разъезжал по торговым делам, в магазине хозяйничала его жена Варвара. Все знали скверную повадку этой сухопарой женщины: самую малость Варвара не отпустит без того, чтобы не оставить на весах один пряник или конфету; даже при продаже каленых семечек обязательно возьмет себе горстку.
Под стать Савве был в Моревском и другой мироед — Иван Марьянинов, державший волостную ямщину. Сытых и быстрых лошадей Марьянинова, с ременной сбруей, кожаными кистями и набором фигурных медных блях, с колокольчиками под расписными дугами, можно было видеть на любом тракте в Моревское — из Сычева и Марайской, Арлагуля и Лебяжья. В обычные поездки отправлялись ямщики, которых круглый год нанимал Марьянинов, но когда случалось отвезти какого-нибудь начальника из уезда, на козлы садился сам хозяин — грузный, с красным, словно обожженным, лицом, с крупным мясистым носом в сизоватых прожилках от беспробудного пьянства.
