— Воорт?
Что бы ни коснулось щеки, оно гладкое и острое, но тупее ножа. Он чувствует теплую кожу. Воображение рисует медленно скользящий по лицу ноготь.
— Через несколько секунд ты сможешь издавать звуки. Очень тихо. Как мелкое животное. Мышка. — Голос тусклый и безжизненный, с каким-то неопределенным акцентом.
Теперь руки расстегивают его ремень.
— Хорошая кожа, — говорит голос. Воорт не верит своим ушам. Этот тип восхищается его ботинками.
«С меня снимают брюки.
О нет!»
Наклонившиеся над Воортом люди переворачивают его на живот, стараясь, чтобы он не ударился головой об пол. Шуршит брезент. В трубе журчит вода. Воорт чувствует запах мочи и лизола. Теплый воздух обдувает нижнюю часть лица, — вероятно, тянет из щели под дверью.
«Палец касается моей задницы, он ничего не может сделать. Нет-нет-нет-нет-нет».
Воорт пытается отпихнуть, оттолкнуть этих людей.
«Я не могу ничего контролировать».
В учебных фильмах для копов, во время учений по взятию и освобождению заложников всегда есть стратегия, дающая возможность удержать хотя бы минимум контроля. Надо разговаривать с нападающими. Уговаривать их. Использовать в качестве оружия то, что есть под рукой: вазы, свернутые в трубку журналы, карандаши, подсвечники. Пытаться подружиться с людьми, которых хочется убить.
— Думал когда-нибудь о том, что происходит с людьми, которых ты отправил в тюрьму, а, Конрад?
«Это люди, которых я арестовал?»
— Жестокое и необычное наказание. — Что-то в этом голосе ослабляет волю, сопротивление. — Конституция запрещает жестокое наказание. Но когда тебя трахнул бывший зэк, больной СПИДом, — это жестоко, хоть и не так уж необычно. Это приводит в бешенство, хочется сделать то же самое с кем-то еще. Тихоня становится дикарем. Улавливаешь?
Воорт весь в поту. Ощущение такое, будто пот покрывает кожу, как масляная пленка.
«Ты не доберешься до меня».
Но он сейчас беспомощней паралитика. Паралитики по крайней мере могут говорить.
— Держу пари, — медленная речь словно воздействует на часть мозга Воорта, контролирующую скорости мысли, — что вы каждый вечер рассиживаетесь со всеми этими дядюшками на кухне в доме на Тринадцатой улице, хм-м-м-м? Обжираетесь. Смеетесь над людьми, которых посадили в тюрьму.
Воорт чувствует, как ему разводят запястья и лодыжки. Слышит неясный приглушенный протест — просто писк — и понимает, что этот звук издало его собственное горло.
«Они привязывают меня к трубам».
Голос продолжает:
— Или, может быть, вы с Камиллой шутите об этом в спальне на третьем этаже? В этом особенном душе — с четырьмя насадками…
«Откуда ты об этом знаешь?»
— Камилла говорит: «Конрад, намыль мне животик…»
Палец скользит вдоль позвоночника.
— Конрад, обожаю, когда ты делаешь это.
Воорт чувствует тошноту.
Но заставляет себя думать: «Это не нью-йоркский акцент».
Что сужает выбор до примерно трех миллионов обитателей и гостей столичной зоны.
— Все еще пытаешься отвлечься? Я потрясен.
«Восточная Европа? Я сажал в тюрьму людей с восточноевропейским акцентом?»
Разумеется, сажал. Он вызывает их в памяти, чтобы сохранить подобие контроля. Череда лиц. Русские с Брайтон-Бич. Пара польских художников-взломщиков. Крупные, белокурые парни. Компания румын, занимавшихся страховками от ДТП. Целая банда мошенников.
— Парня отпустили из тюрьмы, Воорт, — продолжает голос, а тем временем маслянистая жидкость капает на спину, затекает между ног. — Но ему уже не быть прежним. Внешне он выглядит нормально, но понял, что ему это нравится.
Воорт ничего не может поделать. Он вспоминает больных СПИДом в тюремных больницах. Худые, обозленные, откашливающие мокроту. Кожа покрыта язвами размером с десятицентовую монету.
«Отвяжись от меня».
— Или ты предпочел бы, чтобы мы наградили СПИДом кого-нибудь из твоей огромной семьи? Мы могли бы сказать им, что сделали это из-за тебя.
Воорт пытается брыкаться. С губ срывается слабый-слабый, почти неслышный писк.
Голос все такой же бесстрастный.
— Кузен Мэтт? Очень легко. На север по Парковой магистрали Таконик. Направо по шоссе Двадцать три. Налево по Тэллирэнд. Мимо сарая с лошадьми.
«Откуда ты об этом знаешь?»
