Я убиваю время, как Булочник, как эти плюшевые бандиты, как все из корпуса С, которых я никогда не понимал, марширую туда-сюда по двору, не волнуясь, кто и что обо мне подумает, присоединяюсь к движению. Много часов я провел в камере вместе с зомби, корпус Б — здесь нешуточные лунатики, я поглощаю стряпню Шефа, умываю лицо и отправляюсь на сафари. Пытаюсь поймать позитивный настрой. Думаю о Директоре, и о ферме, и о корпусе С, а когда у меня не хватает сил об этом думать, то я думаю о маме и Нане и хороших временах. Ночами я изо всех сил стараюсь мысленно вернуться с Мари-Лу в Парадайз Бич, но это солнце над заливом теперь становится далекой и слабой вспышкой, соленый морской воздух протух, насекомые молчат, а охотник сидит в засаде. Эти парий ждут, когда можно будет напасть па меня, а мне, чтобы нормально защищаться, нужно оружие, я делаю стеклянный нож из стекла разбитого окна. И все это время другие заключенные притворяются, что они спят, ждут, когда же я расслаблюсь, гаснет все больше огней, появляются серые зоны; и я чувствую ноющее желание заглянуть под кровать, я как сопливец, ищущий гоблинов, но я борюсь с соблазном, в конце концов сдаюсь, не нахожу ничего, кроме раздавленного таракана. Я чувствую себя идиотом, раздумываю над тем, внимательно ли я все осмотрел, и каждая ночь еще хуже, чем предыдущая.
Когда прекращается разговор, начинают звучать голоса, и когда я слышу, как люди переговариваются между собой, мне становится от этого легче, словно я становлюсь невидимкой. Ночами всегда горит свет, никогда не выключается, и мне плохо от мысли, что было бы, если бы не было света. Мысль о перебоях с электричеством — это настоящий кошмар. Я ребенок, который не способен заснуть, меня терзают вопросы жизни и смерти, курительная трубка изрыгает дым, от порыва ветра дергается дверь. И все утихает, тишина становится глубже, мои уши горят, в голове звучит разговор на диалекте насекомых, это частично уховертка, частично гусеница, эти голоса сменяются торопливым шепотом. Их предостережения бесчеловечны. Обычно их можно заткнуть. Воображением, движением, фантазией. А вот сейчас от них некуда деться. Начинаются споры, голоса глохнут, сдавленно хихикают, переходят на угрозы, оскорбления, и мне стоит больших сил не обращать на это внимание. По ночам мы все становимся слабее. Ночь — это самое опасное время. Усталость тянет меня к подушке, все мысли посвящены самообороне, я должен защитить себя от нападения другого больного уебка, от внутреннего врага с его мучительными сомнениями и ленивой беспощадностью. Волшебство алхимии оборачивается вспять, и берег Луизианы удаляется, золото превращается в обычный металл, уплотняется, становится платформой железнодорожной станции, в тощем мешке лежит все мое мирское богатство, мешок висит на плече, в кармане билет в один конец. Воспоминания путаются.
Желаемое переплетается с дежавю и фактами, и все, что должно случиться, уже случилось раньше и снова происходит сейчас. Прошлое, настоящее и будущее слились в одно. Иначе почему я так четко вижу море, чувствую песок под ногами, вдыхаю соленый воздух?
Мари-Лу за руку тащит меня к ресторанчику, в котором на завтрак подают блинчики и вафли, и, может быть, даже выпью какой-нибудь свежевыжатый апельсиновый сок, и мы сидим в тени зонтика с рекламой «Кока-колы», развалившись в удобных креслах, следим за указательным пальцем владельца заведения, и видим, как из болота выбирается аллигатор, и я смотрю на ботинки хозяина, они сделаны из кожи динозавра, а эта тварь зевает и скалится, эти зубы — не ровня ружью охотника, эта технология сильнее мышц, разум победил плоть, его глаза вращаются, упрятанные в мешок из материи для дамских сумочек, он взмахивает хвостом и исчезает из виду, теряется в мангровых зарослях, сильный ветер джунглей глушит неуклюжие и звуки ломающихся веток. Индусский мальчик с помощью мачете раскалывает кокосовый орех и сливает молоко, отламывает куски белого мяса; он худой и босоногий и улыбается; и Мари-Лу качает головой и говорит: «Спасибо, не надо»; пьет свою колу, жестяная банка нравится и больше, чем корпорация джунглей.
