Тюремные байки. Жемчужины босяцкой речи - страница 9
Уходил я с дальняка[76]… Не из сортира, мудило ты тряпошное! Командировка[77] наша была вдали от городов, у бабая на хую. Так что красоваться не перед кем. Но и чмуриться тоже ни к чему, шлындать, как обмылок. Отъехал я подальше от родимых мест, выломился на сельской трассе, пора, мыслю, вбиться[78] во что-нибудь путное, фасон придавить.
Потопал по-над лесом, по-над полем, вольным духом раздышался. Лето, птички божии щебечут, ёжики шуршат и другая тварь… Короче, набрёл на один посёлок. Место симпатичное и, главное, тихое. Я днём туда не стал переть внагляк. Зачем народ тунгусский шебуршить. Да мне по фигу, какой они там нации, у меня по географии трояк! Косоглазые, короче. Я не чурка, я башкир! Потомок Салавата Юлаева, понял? А ты – потомок бабуина. Не, а чего он меня сбивает? Зарядите ему кто-нибудь в торец[79].
В общем, дождался ночи и вошёл, как Бонапарт в деревню Бородинку. Натихую порыскал, надыбал ихний местный лабаз. Слышь, сеанс! Ни тебе охраны, ни сигнализации… Шоколад! Замок – серьга гнилая. Я его даже ковырять не стал, через шнифт[80] с тылу занырнул. Спичку засветил – мама моя женщина! Гуляй, Вася, ешь опилки, я директор лесопилки… Не первый раз сельпо бомблю, но обычно совсем уж с голодухи. Чего там ловить – сплошная борода[81], фазанья ферма[82]. А тут – Колорадо! Ну, Эльдорадо. Братва, кто сюда Профессора пустил?! Он ВалькУ слова не давал вякнуть, теперь ко мне вяжется! Сгинь, овца, пока при памяти!
ХАвка вся забугорная, какие-то яркие пакетики, баночки, коробочки; выпивон – я-те-дам! Я не то чтоб в лагере последний хрен без соли доедал, но тут, в натуре, оторвался. Кишку набил, как ебемот. Потом стал барахло перебирать, искать шмутки, приличные моей культурной внешности. Особо не всматривался, полнющий сидор набил, там сумарь был импортный, в него полтонны войдёт. Потом пришлось весь бутор по двум баулам перекладывать: в окно не пролазило…
Выбрался – и дёру по полям, по лесосекам! А ну-ка попробуй винта нарезать с таким фаршем: дыхалка ни к чёрту, ночь-полночь, то коряга, то яма… Сколько раз кувырком летел, сколько башкой обо что-то хлопался – не упомню. Как светать стало, немного передохнул – и дальше потопал. Потом солнышко пригрело, залёг я у опушки – и прикемарил чуток.
Пробудился, наверно, после полудня. Травка мягкая, мураши по пузу бегают, один в ухо забрался – духовитый[83] пацан… Я его аккуратно вынул, сдул с ладони – не шали, братэлла. А сволочь пернатая такие кружева выводит – слезу прошибает! Встряхнулся я, потянулся – и потопал по лужку на бум-лазаря. Запах от травы необыкновенный – горьковатый с мёдом, пчёлы над цветами восьмерики крутят… Ну при чём тут юный натуралист? Природа ж, в рот кило печенья!
Вот так часа через полтора набрёл на какой-то колодец. Прикинь: торчит «журавель» посреди чиста поля, сруб колодезный – и ни души. То есть ни одной бляди по периметру! Во, думаю, чудеса. Ну, ничтёнка, всё путём. Станция Хацапетовка, стоянка поезда десять минут. Здесь и устрою привал, сполоснусь, сменю бельишко. Короче, всё с себя сблочил[84], остался голенький, как покойничек, набрал ведро воды – и на себя! Кррысота! Думал, в штаны от кайфа кончу – а штанов-то на мне и нет! Смыл, значит, пыль лагерную – и решил глянуть, чем у тунгусов поживился.
Глянул – твою мать, какие шмутки! Три пары джинсов – голубые, как пидор Бабка с третьего отряда. Рубашки – страшно надевать… Ален Делон! Пара курток вельветовых, дымчатого цвета, примерно как котяра наш, что в хлеборезке отирается. Корочки[85] модельные – мне, правда, ни одна пара не подошла, взял которые побольше размером, в носки травы напихал. Короче, «костюмчик новенький, колёсики[86] со скрипом я на тюремную пижаму променял»! Котлов[87] ещё жменю на дне обнаружил, выбрал какие покруче. Бадью французского одеколона – может, и не французского, но не по-нашему написано… Прифраерился тут же (единственно трусы с майкой оставил свои, лагерные: как-то не дотумкал бельишко в лабазе насунуть
