— Почему ты плачешь? — спросила Марта.
— Придется с тобой расстаться! — сказал Герш,
— Со мной, отец?
— Поедешь с сестрой в Жилину к моему брату. Тяжело мне, но ничего не поделаешь. Годков тебе прибавляется, скоро, верно, и замуж захочешь идти, а ведь до той поры тебе надо многому научиться. В Жилине есть школа для молодых девушек, я уж и деньги брату послал…
— Когда туда надо?.. — вырвался у нее вопрос.
— Как лето кончится…
— А надолго?
— На год, на два… Не знаю!
— Отец!
Она прижалась к нему, и теперь уже у нее глаза подернулись слезой.
— Не горюй! — шепнул он ей в ухо. — Еще, глядишь, и понравится!
Герш гладил дочь по влажной щеке, а она лишь горько улыбалась. Он хотел подбодрить ее добрым словом, и уж было начал, да тут вдруг донеслись до него звуки цыганского оркестра. Корчмарь припустил во двор и еле протиснулся сквозь толпу детворы к музыкантам. Цыгане, завидев корчмаря, перестали играть, и все пятеро расплылись в улыбке до ушей.
— Желаем здравствовать, пан Герш! Вот мы и пришли, как вы изволили пожелать, — сказал примаш[3] Дежо Мренки из Брезно, а его товарищи учтиво поклонились.
— Добро пожаловать, коль пришли! — приветил их Герш. — Знаю, вы очень проголодались!
— Проголодались! Да еще как! — схватился за живот примаш. — Как поднялись на Боцу — воды напились, а до этого тоже маковой росинки во рту не было.
— Но еду и выпивку вычту из платы!
— Пан Герш, — снова отозвался примаш. — А мы ведь еще не столковались!
— Нет разве?! — улыбнулся Герш и погрозил ему пальцем. — Плачу так, как договаривались в прошлом и позапрошлом году.
— Неужто ничего не надбавите? — прощупал корчмаря примаш Мренки. — Пятеро нас, и с прошлого года у нас у всех скопом десяток ребятишек прибавилось. Есть надо, а денег ни шиша. Не хотите же вы, пан корчмарь, чтобы мы воровали?!
— Чего плетешь? — подивился Герш. — Десяток ребятишек прибавилось?! У вас что, по две, по три жены?!
— Зачем же так, пан Герш? Да моя Эрика мне бы глаза выцарапала! — рассмеялся Мренки. — У каждого
жена родила по двойне! Так вот!
— Ох, надуть меня хочешь!
— Как бог свят! — поклялся примаш и осенил себя крестным знамением.
— Так ли уж свят?! — улыбнулся Герш и недоверчиво покачал головой.
— Чтобы нам провалиться на месте, чтоб у нас легкие повысохли, чтоб у нас скрппки порастрескались, — наперебой божились, крестились все пятеро.
— Ну ладно! — махнул наконец корчмарь рукой. — Накормлю бесплатно, но ни гроша не прибавлю!
Цыгане поклонились и вместо того, чтобы рассмеяться, заметно посерьезнели. Лишь краем глаза покосились друг на дружку и заиграли. Тихо и тоскливо. Корчмарь кивнул им, и они последовали за ним. Шли и играли, пока звуки не проглотила корчма.
В небольшой комнатенке ритмично тикали часы и раздавалось мерное, спокойное дыхание. Мартин Пиханда, склонившись над своей географией, вздыхал над зачитанными путевыми записками и вдохновлялся картами. Он задержал палец в гавани Маданг, здесь решил сесть в белоснежный парусник и вместе с командой отправиться к Адмиралтейским островам, на остров Манус. Севернее архипелага Ниниго пересек экватор и по экватору в западном направлении обогнул множество рифов, миновал остров Вангео, ловко проскользнул меж Молуккскими островами, пристал к островам Сула и, отдохнув, устремился к Целебесу в порт Манадо. Здесь он сошел на берег, переженил всю команду на местных красавицах, а для себя выбрал самую распрекрасную — пылающую страстью, любвеобильную дочь местного вождя. После десятилетней горькой и сладкой и, конечно же, чересчур изнурительной работы он вместе со своими товарищами обучил туземцев словацкому языку — и читать, и писать. Со временем распространил среди местного, жадного до знаний, населения все сочинения Штура, поэмы Голлого и снискал две тысячи подписчиков «Словенских поглядов»[4]. А еще через десяток лет своевольно объявил остров Целебес первой и единственной словацкой колонией и всех новоиспеченных Целебесских словаков принял в местное, недавно основанное отделение Матицы Словацкой[5]. Сам же стал его председателем, пожалуй, еще более рьяным, чем некогда досточтимый епископ Мойзес
