Уж видно красавица-девица сжалилась, подошла сама к царевичу, взяла его за руки белые да и молвила:
– Что, мой милый царевич, можно ль тебе со мною явиться теперь к батюшке?
А царевич: «ма-ма-ма…» да бух на колени, да и ну читать наизусть скороговоркою – откуда, слышь, и речь взялась: – «Да ты моя раскрасавица, роза моя алая, лебядь моя белая, голубка моя сизокрылая, невеста моя желанная! по тебе-то я и сох и грустил, тебя-то я и искать ходил… да неужели и прежде это ты была? да ты было меня с ума свела!.. да мне и теперь все это неправдой кажется!»
– Вот посмотри, – сказала красавица-девица, – посмотри, вот и шкурка моя, которую я скинула! теперь веришь ли?
«Ох, верю, ей Богу, верю, право люблю и не лицемерю!..»
– А будешь ли ты также любить меня, когда я опять стану лягушкою?
«Да будь ты… тьпфу, скверно сказать; да будь ты хоть какою хочешь гадюкою, хоть водяною, хоть сухопутною, только после такой, как теперь, обернись, мне и нужды нет! я тебя буду и любить и нежить, и уважать и тешить, на руках тебя носить и ласки твоей просить, как милости!..» И прочее такое наговорил царевич, чего не скажет иной грамотей записной.
– Хорошо же, помни это, царевич, дуст будет слово закон. Видишь ли, что я тебе должна, сказать, почему я стала лягушкою и для чего мне должно долго таковою быть. – Я родом не лягушка болотная, а я, как и ты, рода царского, я царевна Квакушка, дочь Князя Индостана и Хитросветы волшебницы, много у моей матери злодеев есть; ей они ничего не могут сделать, так обещались меня известь, и по этому так сталося, что мать моя, Хитросвета волшебница, что бы спасти, сохранить меня, присудила мне в болоте жить, и быть болотной лягушкою, чтоб злодеи наши не признали меня и не погубили бы беспременно. Пришла мне пора замуж выходить и стала я просить мать мою, добыть, приискать мне суженого; мать прежде долго думала, никак придумать не могла: как дочь-лягушку выдать замуж за жениха стоющего?.. такой задачи и в волшебных книгах мудрено отыскать!.. И долго она думала, да может и век бы этого не выдумать, еслиб на ту пору не вспала мысль мудрецу вашему – заставить вас стрельбой себе жен добывать. Мать моя, Хитросвета волшебница, услышав эту весть, несказанно обрадовалась, явилась ко мне, рассказала все, и обещала стрелу одного из царевичей непременно занести в болото мое. А как дальше все ста лося, тебе ведомо; и теперь я, царевич, невеста твоя!
Царевич Иван обхватил руками царевну Квакушку, и про царство-государство и про пир забыл; так около царевны и увивается, так и хочет зацеловать ее чуть не до смерти. Царевна хоть на ласки и податлива, и сама царевича поцелуем не общитывала, однакож, целуясь-милуясь и молвила: – Пора же, царевич, нам и к батюшке! ведь нас там теперь давно дожидаются.
А царевичу теперь хоть трава не рости; – «пусть, говорит, пождут час-другой, я такого счастья чуть не полвека ждал!»
Однако царевна Квакушка, вполовину силой, вполовину ласкою, заставила царевича образумиться, уговорила его на пир поспешить; и когда они совсем снарядилися, молвила: – Помни же, царевич, не запамятуй, что я ради тебя да твоего батюшки становлюся царевной, как надобно; а завтра должна опять свою шкурку надеть, должна опять лягушкой сделаться, что бы не признали меня мои вороги, я должна быть дотоле лягушкою, доколь мне велит моя матушка, мудрая Хитросвета волшебница.
Сказавши это и на пир пошли.
Так мудрено ли, что при таком нежданном случае, при таких сладких речах царевича с царевною, их заждалися на пиру время долгое. И царь Тафута хотел опять посла посылать;но…
Вот и третий поезд катит в четыре коня; от любопытства, иль от радости, что дождались наконец, и из. палат-то все повыбежали; только царь Тафута да старшие царевичи в покоях осталися.
Как вышел царевич, да вывел невесту свою, тут… Да что и говорить, если уже один человек диву дался, то у сотни людей и дивованье сотенное… только и слышно и видно в народе, что поахиванье да руками размахиванье.
А один смышленый скоморох, глядючи на царевну Квакушку, не вытерпел, гудок схватил да тут же и песню сложил – уж не осудите его, на скорую руку изготовлена;
