Теперь Хрущев солировал, а дипломаты внимательно слушали и записывали, стараясь не пропустить ни единого слова из его откровений:
— В Америке надо будет жестко поставить вопрос о разоружении — может быть, прямо в ООН. Всеобщее и полное разоружение, роспуск всех армий, а оставить только милицию для охраны внутреннего порядка. Если мы будем разоружаться, то нужно решить вопрос о ликвидации военных баз. Нам трудно будет убедить наших людей, что можно сокращать армию, если останутся американские базы, которыми, как волк флажками, обложен Советский Союз.
Я думаю так повернуть разговор с Эйзенхауэром. Спрошу его: «Зачем вам эти базы?» Мы много думали об этом и пришли к выводу, что они нужны вам для того, чтобы истощить нас экономически. Вы, видимо, считаете, что, окружив нас базами, заставите держать большую армию и тратить много средств на вооружение, а это подорвет нашу экономику. Думаю, господин президент, что если это было заложено в основу вашей стратегической концепции, то она полностью несостоятельна…
Хрущев посмотрел на часы. Время приближалось к обеду.
— Пошли купаться.
Плавать он не умел — болтался у берега, либо в пробковом жилете, либо на надувной автомобильной шине. Причем пугался даже небольшого волнения. Но всем говорил, что это доктора запрещают ему много плавать, чтобы он не перегружал себя. Таким образом, он отплывал обычно метров на пятьдесят от берега — не больше. Но рядом на некотором отдалении неотступно следовала лодка с офицером КГБ, который к тому же постоянно поглядывал на часы — Никита Сергеевич точно соблюдал предписанное врачами время.
Полезли в воду, правда, без особого удовольствия и Громыко с Соболевым, но к Хрущеву не приближались. Никита Сергеевич как-то рассказал, что, когда купался в Крыму вместе с Жуковым и тот очень уж приблизился к нему, у него возникла мысль: «А почему это он так подплыл ко мне?»
Так что приглашенные купаться, зная об этом эпизоде, держались от Хрущева на расстоянии и оттуда вели умные разговоры.
Несколько дней после этой встречи Хрущев здесь же, на пляже, диктовал свои мысли машинистке, но все как-то не получалось. То нагрянут отдыхавшие неподалеку секретари обкомов, то неожиданно другие дела возникнут. А однажды начал было работать и только разошелся, как вдруг в грохоте камнепада к нему прямо на пляж почти по отвесной скале съехала женщина.
В этом месте узкая лента пляжа была отгорожена высокими горами. Там, наверху, пролегала «царская тропа». Ниже стояла охрана, да и спуститься по крутому обрыву было практически невозможно. И вот надо же, вниз по скалам скользит, лежа на спине, женщина. Ее нижние белые юбки развеваются, как флаги. При этом она громко кричит, но не от страха и боли — в ее крике явно звучат победные нотки, а в руке она держит какую-то бумагу. Боже, подумал один из охранников, что будет с ее спиной и пониже? Однако женщина бодро вскочила на ноги и кинулась было прямо к Хрущеву, но охрана тут же остановила ее. Никита Сергеевич, как был в своих черных до колен трусах, поднялся с кресла и шагнул навстречу женщине.
— Отпустите ее, — бросил он охране. — Что у вас случилось?
Женщина, то срываясь на крик, то давясь слезами, стала рассказывать, что приехала из Архангельска. Там она жила очень хорошо. В коммунальной квартире было три семьи, хотя и тесно, не ссорились. Однажды у одной из хозяек взорвался примус. От ожогов она умерла. Женщина была уверена, что взрыв специально устроила соседка, и подала на нее в суд. Но суд виновной соседку не признал, и тогда женщина начала ходить по инстанциям. Это стало целью ее жизни. От нее отмахивались, считая сумасшедшей, но она продолжала жаловаться. Приехала в Москву искать правду и стала пробиваться к нему, Хрущеву. Один раз ей даже удалось въехать в Кремль в машине-холодильнике с мясом, но охрана ее все-таки обнаружила и выставила вон. Прочитала в газете, что Хрущев отдыхает в Крыму, и тотчас же собралась в Ялту. Разыскала его дачу, и вот теперь она здесь и просит помочь ей наказать мерзавку, убившую ее лучшую подругу.
Хрущев слушал не перебивая, потом взял письмо и сказал, что во всем разберется, а она пусть спокойно возвращается в Архангельск. Женщина смотрела на него как на Бога, и уехала со слезами на глазах.
