— Не будь к себе так сурова, — говорит она.
Я рассказываю о работе. Об ощущении, что я недостаточно хороша в своем деле, что, возможно, никогда не добьюсь успеха.
Каролина интересуется:
— А если ты достигнешь всего, к чему стремилась, то все равно будешь подвергать свои успехи сомнению?
Я моментально прихожу в ужас:
— Подвергать сомнению?
Громко выдыхаю. Это именно так выглядит? Обдумываю ее вопрос и вжимаю голову в плечи.
Она подается вперед:
— Вот слушаю я тебя… Уж слишком ты по отношению к себе сурова. Если бы кто-нибудь другой так с тобой обходился, ты подала бы судебный иск за издевательство.
Я поглядываю на экземпляр своего скомканного жизнеописания. Что не так, спрашивается? Тянет громко завизжать и во всем обвинить Адама, но я не могу. Подозреваю, что без моего собственного участия в том, что сегодня я сижу здесь, не обошлось.
— Он уже поступал так. — Я начинаю плакать. — Давно. И я его простила.
Каролина участливо спрашивает:
— Что тогда случилось?
— Клиентка… — Я тереблю ниточку на своей блузке. — Женщина, с которой он вел дела. Я так и не узнала, кто именно. Мег тогда было всего девять.
Я и не желала знать, просто хотела, чтобы все кончилось.
Мы оба старались восстановить наши отношения.
— Ниточка обрывается, но я все еще тереблю рукав. — Хотя… на самом-то деле я одна из кожи вон лезла, а он делал вид и подыгрывал. Да пошел он в задницу!
Давай обо мне.
— Ладно. Тогда домашнее задание. Попробуй снова наполнить жизнь радостными мыслями. Можно декламировать позитивные заявления, наподобие мантры…
Я обозначаю улыбку. Без проблем.
— Постарайся, чтобы это было спонтанно. Представь, что делаешь нечто незапланированное.
Я ничего не делаю с ходу, у меня бзик на планах, списках и расписаниях.
— Не уверена, — осторожно говорю я.
— Ты чего-то боишься?
Всего. Я боюсь всего.
Я подъезжаю к дому и вижу на дорожке знакомый автомобиль. Карен сидит на пороге с большим букетом яично-желтых гербер, моих любимых цветов, и бутылкой с яркой этикеткой. Ее лицо обращено к утреннему солнцу.
Мы обнимаемся.
— Десять утра, почему ты не на работе?
— Я сама себе хозяйка. Могу потратить несколько часов на подругу? — Она взмахивает бутылкой.
Я открываю дверь и улыбаюсь:
— Десять утра.
— И что? Здесь совсем чуть-чуть, и еще я принесла апельсиновый сок — если тебе приспичит испортить вкус.
Она смешно морщит нос и надувает губы: конечно, ничего страшнее и вообразить нельзя. Я тянусь и снова ее обнимаю, шепчу на ухо «спасибо!».
Как я рада, что у меня есть Карен! Карен и ее невероятная интуиция — знать, когда мне без нее не обойтись.
И словно в подтверждение этого, когда мы заходим на кухню, она вытаскивает из своей стильной сумки маленький пакетик со свежими рогаликами с лососем и сливочным сыром.
— Хоть поешь нормально, — говорит она и разливает шампанское. Угу, в десять утра, самое время.
Однако мы жуем, пьем и болтаем. По крайней мере, Карен жует, а я пью и болтаю. Временами она просто качает головой. Я рассказываю ей про утренний сеанс с доктором Гетенберг.
Она хмурит брови.
— И чего ты боишься?
Я колеблюсь всего секунду, а потом из глаз начинают литься слезы.
— Всего. Всегда.
Она отодвигает пустой бокал и берет меня за руку:
— Рассказывай.
— Остаться одной… принять его назад… что что-нибудь случится с Мег… что появится другой…
и у меня с ним ничего не выйдет.
Карен фыркает и идет к раковине. Набирает чайник, включает его.
— Если уж дойдет до этого… Поверь моему опыту: один член мало чем отличается от другого.
Я пожимаю плечами. Она смеется.
Загибая пальцы, я продолжаю перечислять свои страхи:
— Дьявола, ведьм, пришельцев…
— Да не сочиняй.
— Правда, Карен. Так и есть.
Она усмехается:
— Офигеть.
— Однажды потерять… — Я напрягаюсь.
— Что потерять?
— Себя… контроль над собой… Если люди увидят, какая я злая, они запрут меня на замок и выбросят ключ.— Я куплю тебе боксерскую грушу. Еще?
— Я беспокоюсь за Мег, как на ней скажется вся эта история. Она обожает отца.
