«Мне восемнадцать лет, — подумала она, — и я не так уж глупа, однако, мне и в голову не приходило»…
Подойдя в сейфу, она вдруг заметила, очевидно, случайно оставленный маленький позолоченный ключик. Селия открыла сейф и вынула оттуда записную книжечку и связку банковских билетов и чеков.
Было уже шесть часов, когда она захлопнула книжечку. Она намного стала старше за это время.
Положив книжечку на место, Селия заперла сейф и поднялась; в руках у нее было около двух тысяч фунтов, которые она решила отдать Брекенриджу. Она хотела попросить Стефанию Кердью приютить ее до тех пор, пока она не сумеет найти себе подходящей работы.
Когда такси мчало ее по Пикадилли, улицы были запружены народом. Империалы [1] омнибусов были набиты. Все казались Селии счастливыми и радостными.
В первый раз за все время Селия заплакала. Здороваясь со Стефанией, она еще улыбалась сквозь слезы.
Стефания была уже предупреждена о случившемся. Она выслушала Селию молча, ласково глядя на нее. На ее губах играла немного ироническая усмешка. Потом она сказала:
— Дорогая моя, il faut de tout pour faire un monde [2]. Пока жизнь идет, люди будут безумствовать и рисковать многим, и вы увидите, что и лучшие из нас наделены дурными качествами. Разве благородство Лоринга, его снисходительность, верность друзьям, искренняя любовь к вам не искупают того, что вам кажется таким ужасным?
Краска сбежала с лица Селии, когда она взглянула на Стефанию.
— В той книжечке были вырезки из газет, — сказала она медленно, — где говорилось об облавах и о людях, вернее, мальчиках, которые застрелились.
— Но вы не можете обвинять во всем только Лоринга?! Вы должны быть снисходительней! — воскликнула Стефания.
Селия встала: краска вновь вернулась на ее щеки, и лицо ее ярко пылало.
— Я лучше уйду.
Поцеловав Стефанию и Дона, она сбежала по лестнице и, стараясь казаться спокойной, весело крикнула снизу:
— Не беспокойтесь! Я сама открою дверь.
С пылающими щеками и высоко поднятой головой она прошла на Керзон-стрит и опустилась на скамью в Гринпарке, чтобы собраться с мыслями.
Одно было для нее ясно: она не могла больше жить на деньги, добытые таким путем.
«За многое можно взяться, — думала она, — в конце концов, жизнь — это только приключение. Сцена, кино, большие магазины — я уверена, что найду что-нибудь подходящее».
Потом она вспомнила вдруг, как волновался Лоринг и как он был нежен с ней во время ее болезни. Это было в начале осени, и он был приглашен на охоту в Йоркшир. Когда она заболела, он отказался от поездки и целые дни проводил около ее постели, болтая с ней, читал ей вслух, покупал цветы и подарил прелестную собачонку… Стефания сказала: «Даже лучшие из нас обладают дурными качествами», — а худшие, казалось, были наделены наилучшими.
Внезапно Селия почувствовала, что по ее лицу текут слезы. Она сидела в мягком полусвете сумерек и оплакивала свою любовь к Лорингу, прежнее счастье, прежнее доверчивое неведение.
Когда она поднялась, было уже совсем темно; листья трепетали и при свете фонарей рисовали причудливые узоры на песке. В конце концов, ей придется вернуться на Брутон-стрит и остаться там, пока она не найдет работы; и ей придется сказать Лорингу, что она вернула Брекенриджу деньги.
«Хайс — или ангел, или настоящий дьявол, а вернее всего, и то, и другое вместе, и поэтому он — самое обаятельное существо, которое я знаю», — говорила о нем его тетка.
Хайс, уютно устроившись около нее в кресле, глядел на нее с любовью.
Вероника жила в «Браншес» со дня смерти его матери, и Хайс обожал ее.
Поднявшись с кресла, он остановился перед ней. Каковы бы ни были его недостатки, в отсутствии привлекательности его нельзя было упрекнуть. Под лучами заходящего солнца его темно-каштановые волосы загорелись золотом. Когда он улыбался, его зубы на смуглом лице сверкали белизной; он был безупречно сложен, жизнерадостен и очень красив. Достав из кармана папиросу, он закурил.
— Ты обязательно должен уехать сегодня вечером, Ричард? — спросила его тетка.
Хайс улыбнулся.
— Должен обязательно — звучит, пожалуй, слишком серьезно, дорогая! Дело в том, что у меня свидание.
