— Шесть месяцев. Самые замечательные месяцы за всю мою жизнь!
Небольшая разница все же есть, мрачно думала Джемма, возвращаясь с балкона в номер, чтобы смыть с себя липкий пот. Их роман с Фелипе просто капля в море по сравнению с любовью мамы и Агустина. Шести месяцев вполне достаточно, чтобы возникло глубокое, незабываемое чувство, а за одну-единственную неделю можно лишь прикоснуться к истинной любви.
Но Джемма знала, что это не так. Она отдала Фелипе сердце и душу. Жизнь ее, благодаря профессии мамы, отнюдь не была замкнутой. В Уайтгейтсе собиралось так называемое блестящее общество, которое воспитало ее ум, расширило кругозор. Приходили и друзья отца — академики университета, писатели, поэты, философы. Да и ее собственная карьера предполагала нередкие приемы. После первой персональной выставки в престижной галерее Портиа в Париже снежный ком известности покатился с бешеной скоростью. «Непотизм»[1] — таков был вердикт одного злющего критика в воскресной газете, которая славилась неприятием молодых талантов. Однако непотизм не имел никакого отношения к обрушившемуся шквалу заказов. Джемма была достаточно знающей и опытной, чтобы понять, что талант у нее есть. Какая жалость, что знания и опыт не помогли ей в личной жизни. Несмотря на всю свою умудренность, она оказалась беспомощной во всем, что касалось Фелипе.
Джемма подсушила волосы полотенцем и причесалась перед трюмо в номере. С той недели, проведенной в Лондоне с Фелипе, волосы сильно отросли и сейчас темной гривой рассыпались по плечам. Прямые, как у матери, и такие же густые и блестящие. Однако на этом их сходство заканчивалось. Красота ее матери была классически строгой, у Джеммы же — более мягкой. Рот ее был более пухлым, его линия прочерчивалась не так безукоризненно четко, как у Исобель, а огромные карие глаза прозрачностью напоминали глаза олененка. Беззащитность — не в этом ли главное различие? Как бы там ни было, мать и дочь сильно отличались друг от друга, и в нынешних обстоятельствах это могло сыграть свою положительную роль: Агустин вряд ли найдет в ней какое-нибудь сходство со своей прошлой любовью.
Джемма придвинулась к зеркалу и повнимательнее изучила отражение. Да, беззащитность налицо, но ее не было до встречи с Фелипе. Раньше в ее обращении с мужчинами сквозили апломб и независимость. Фелипе изменил такое положение вещей одним-единственным взглядом, брошенным на нее через огромный переполненный зал на открытии лондонской выставки. Глаза их встретились, и Джемма, до сих пор не верившая в любовь с первого взгляда, погибла так же верно, как если бы ее сбросили с Вестминстерского моста, привязав к лодыжкам свинцовый груз.
— Мне нравятся твои работы, — произнес он, пробившись к ней через толпу. Темные, как ночь, глаза приковали к себе ее взор — и все и вся вокруг кануло в небытие.
— Спасибо, — пробормотала она, а он улыбнулся.
— Может, доставим себе удовольствие и улизнем от всего этого? Я хочу заняться с тобой любовью, — с мягкой хрипотцой шепнул он.
Она даже не была удивлена его прямотой, настолько все казалось естественным. Бросив несколько коротких, откровенно интимных фраз, он завладел ее жизнью, как потом завладел ее рукой и повел за собой в промозглую, ветреную лондонскую ночь.
Не было ни предварительного ужина, чтобы растопить ее сдержанность, ни экскурсов в прошлое, чтобы получше узнать друг друга, — лишь ощущение восторга оттого, что все, что творится в этот миг, правильно и прекрасно. В такси он держал ее руку в своей — этот высокий, смуглый, загадочный незнакомец. Опытный взгляд художника отметил неземную красоту лица, страстность глубоко посаженных глаз, напоминавших об испанских предках, классические линии орлиного носа и упругих, но чувственных губ. Вьющиеся волосы были чернее безлунной южной ночи, и Джемма знала, что, дотронься она до тугих завитков, они шелковыми кольцами обовьются вокруг ее пальцев.
Фелипе Сантос был само совершенство. Одно-единственное сомнение неуверенно промелькнуло в сознании Джеммы, когда они подъехали к его дому в Сент-Джонс-Вуде. Ни разу в жизни она не совершала ничего подобного, ни разу вот так, не размышляя о последствиях, не отдавала себя во власть мужчины. Но это сомнение растаяло, как легкое облачко, унесенное ветром.
