Весьма характерна эволюция творчества австрийского писателя Петера Хандке. Он начинал как заядлый авангардист, не признававший ни сюжета, ни художественных образов, ни даже знаков препинания. А затем перешел вдруг к традиционному реалистическому искусству. Особенно интересна в этом плане его тетралогия с характерным названием «Медленное возвращение домой». Вторая ее часть называется «Уроки гряды Сент-Виктуар» и посвящена в основном творчеству Сезанна, полотна которого автор противопоставляет формалистическим изыскам, искажающим или убивающим красоту искусства. Хандке пишет: «…господствует мнение, что действительность — это скверные ситуации и недобрые события, а искусство только тогда верно следует действительности, когда его главным предметом становится зло… Но почему я не могу больше это видеть, об этом слышать, об этом читать?..» Сезанн импонирует Хандке своим стремлением передать зримую красоту мира, «чистое, праведное».
Интерес Хандке к живописи показателен: именно в этой области искусства сильны противодействия новым устремлениям. Здесь также много говорят о постмодерне, но все это выливается лишь в новую сумятицу формальных приемов, оскорбляющих эстетическое чувство. Неудивительны поэтому призывы применить силу для возвращения искусства к красоте, призванной «спасти мир». Такое довелось мне услышать на собрании художественной интеллигенции в немецком городе Брауншвейге.
Но это уже чистая шигалевщина, украшенная «эстетическими» поправками а lа Петр Верховенский, столь выразительно отвергнутая Достоевским. Петр Верховенский мечтал устроить в России смуту, а затем установить кровавый порядок. Печальнее всего, что в России нашлись «фанатики человеколюбия», которых не оттолкнуло такое «эстетическое препровождение времени» (слова П. Верховенского). Что из этого получилось, мы знаем.
Когда говорят о возврате к красоте, снова встает вопрос: какой должна быть эта красота? Допустим, что мы знаем абсолютные критерии красоты и можем оперировать ими. Послужит ли в этом случае красота базисом культуры, средством спасения не мира, а хотя бы души? Этому посвящен роман почитателя Достоевского, немецкого писателя Германа Гессе «Игра в бисер» (более точный перевод — «Игра искусственного жемчуга»). После Канта и Шиллера «игра» — синоним искусства, красоты. В романе для совершенствования жизни создана специальная «Провинция» — своего рода орден, где культивируются изощренные варианты творчества как такового, ничем не связанного с жизненными потребностями, в виде игры искусственного жемчуга («стеклянных бус»). Магистр Ордена — Кнехт, заслуживший всеобщее признание, мастер игры высшего класса, в один прекрасный момент отказывается не только от своего положения, но и от дела своей жизни и идет в услужение человеку обыденному. Мораль очевидна: даже самая высокая игра (красота как таковая) не может дать удовлетворения человеку, не может «спасти» его. Нужны иные устои.
Вернемся, однако, к Достоевскому. Он не теряет веры в способность людей изменить к лучшему свою жизнь. Выше мы говорили о человеке, который «видел истину», видел ее во сне, стал горячим защитником открывшегося ему идеала. Мир спасет не красота сама по себе и тем более не сила, а любовь.
«Бог есть любовь». Поэтому «христианство спасает мир и одно только может спасти…»>8 — таково кредо Достоевского. Любовь — это бодрствующая, добивающаяся своих целей мораль. Для Достоевского (и других носителей русской идеи) мир спасается любовью, открывающей истину, творящей добро, формирующей красоту.
Космическая ответственность духа
Дар напрасный, дар случайный;
Жизнь, зачем ты мне дана?..
Кто из атеистов мог внятно ответить вопрошающему поэту? Случайно заброшенный на грешную Землю, человек без Бога мог помыслить лишь о чувственном благополучии, насладиться им и вернуться в небытие, откуда появился. Чем отличается такая жизнь от мимолетного существования бабочки-однодневки или дождевого червя, выползающего из мрака, чтобы засохнуть на солнце?
И вот было сказано: есть смысл в жизни каждой личности, личность не должна исчезнуть; вы не верите в бессмертие — добейтесь его, не сегодня, так завтра, не для себя, так для своих потомков; для начала перестаньте убивать друг друга, насильничать и обманывать, поймите друг друга, проникнитесь доверием, потом симпатией, потом любовью — творческой взаимосвязью людей, которая может быть сильнее смерти.
