«Братья Турбины», конечно, были не любовной, а социальной драмой. Как, впрочем, все значительные произведения Михаила Булгакова. Подзаголовок пьесы — «Пробил час» — говорит о проблеме выбора, проблеме решения, вставшей перед героем (или перед героями) в час гражданских, революционных потрясений.
Ю. Слезкин записал, что действие «Братьев Турбиных» происходило в революционные дни 1905 года. Один из братьев (младший, надо думать?) был революционером…
О том, что действие пьесы происходило в период «революционной весны 1905 года», говорит и рецензия во владикавказской газете («Коммунист», 4 декабря 1920 года). Рецензент старый знакомый. Тот самый, которого Булгаков уличил в «абсолютной музыкальной безграмотности». Тот самый: «Пушкина больше, чем меня, ненавидит». Мог ли он думать, что полвека спустя литературоведы будут с волнением склоняться над коричневыми от времени листами газет с его бездарнейшими, с его драгоценными рецензиями на первые пьесы Булгакова, ища среди трухи нелепых и бранных слов крупинки фактов…
Рецензия подтверждает, что кроме героев из мелкобуржуазной среды в «Братьях Турбиных» были выведены революционеры. Правда, рецензент раздраженно назвал их «революционерами» (в кавычках). В первом акте пьесы шел спор о революции и об искусстве и кто-то из персонажей говорил о «черни», о «разъяренных Митьках и Ваньках». Эти слова рецензента потрясли, и негодование против них заняло большую часть его маленькой рецензии. «Мы заявляем, — писал критик, — что если встретим такую подлую усмешку к «чумазым», к «черни» в самых гениальных страницах мирового творчества, мы их с яростью вырвем, искромсаем на клочья».
Увы, гнев рецензента ни о чем не говорит. Всего лишь через несколько лет пьеса с похожим названием — «Дни Турбиных» — пойдет на сцене Художественного театра, первая в Художественном театре советская пьеса о гражданской войне, первая для молодого поколения мхатовцев пьеса, пронизанная самой жгучей современностью, — и в первом акте ее герои будут произносить не менее резкие вещи, а в целом пьеса будет утверждать победу и торжество революции.
Вслед за «Братьями Турбиными» Михаил Булгаков написал комедию «Глиняные женихи» (писал сестре: «Комиссия, слушавшая ее, хохотала в продолжение всех трех актов»). Потом — в начале 1921 года — трехактную пьесу «Парижские коммунары».
Был в «Парижских коммунарах» многолюдный и торжественный первый акт, которому, по-видимому, было тесновато на очень уютной, но небольшой владикавказской сцене. Верный себе рецензент тотчас нашел, что акт этот сделан «неверно», что драматург не учел опыт Станиславского и Гордона Крэга… Мог ли он знать, что не только у Булгакова — у Станиславского было впереди это открытие — напряженные, обжигающие дыханием гражданской войны, массовые сцены «Дней Турбиных», новое слово на подмостках Художественного театра?
Эти пьесы мучительно не удовлетворяли Булгакова. Его самооценки в письмах к сестрам, к двоюродному брату Косте нервны и обостренно критичны («Рвань все: и «Турбины», и «Женихи», и эта пьеса. Все делаю наспех. Все. В душе моей печаль… С одной стороны, они шли с боем четыре раза, а с другой стороны — слабовато. Это не драма, а эпизод… Они чушь… Все эти пьесы… Все это хлам…»).
Думаю, и острота этих оценок, и порою отчаянные интонации во владикавказских письмах Булгакова были отражением царившего в его душе мучительного неравновесия между уже наполнявшим его ощущением огромности его таланта, его художественных возможностей и тем, что возможности свои он еще не мог — не умел — реализовать.
Успех владикавказских пьес не обманывал драматурга. И все-таки он глубоко, потрясено переживал этот успех («Вот досада с «Парижскими». Первый акт можно грандиозно поставить на большой сцене. Пойду завтра смотреть во втором акте моего мальчика Анатоля Шоннара. Изумительно его играет здесь молодая актриса Ларина. Мой Анатоль — мой отдых в моих нерадостных днях…»). Жаждал увидеть на сцене все написанное им. Был в отчаянии, когда «Глиняных женихов» не приняли к постановке; ему сразу же стало казаться, что именно «Женихи» — лучшее, единственное, «подлинное» его сочинение.
