Он убежденно ответил:
— Ты — сын молнии и остался бы им даже в том случае, если бы тебя произвела на свет рабыня или наложница. И послушайся моего совета: если судьба забросит тебя когда-нибудь в нашу страну — а я убежден, что рано или поздно это произойдет, — не хвались своим божественным происхождением. В свое время оно непременно откроется. И еще: ходи по жизни как бы с завязанными глазами, ибо тебя ведут боги… Вот и все, что я могу поведать тебе, а больше мне ничего не известно.
Мне трудно было поверить ему теперь, когда я вновь почувствовал себя узником в своем собственном теле. Я ощущал острый запах своего пота, и меня мучила изжога. Суеверные этруски, может быть, и почитали человека, пораженного молнией, — в отличие от греков. Но это никак не могло отразиться на моем убеждении, что я по происхождению грек. Не исключено, что родила меня и впрямь какая-нибудь женщина легкого поведения, а отцом моим был некий этруск, — вот почему у меня такие черты лица. Однако это еще не делало из меня этруска. Я чувствовал себя ионийцем — ведь я получил ионийское воспитание.
Ларс Альсир не казался ни жестоким, ни властолюбивым человеком. Он был обычным рассудительным купцом и занимался торговыми делами этрусков в Гимере. Свое знакомство с ним я использовал и для того, чтобы выучить язык тирренов. Это получилось у меня настолько легко, что я уверился в том, что слышал речь этрусков, будучи ребенком. Может, я и впрямь носил в себе какое-то прошлое, хотя удар молнии и стер все из моей памяти, так что, когда я оказался в доме Гераклита и стал его учеником в Эфесе, я был чист, как неисписанная восковая табличка.
Но Ларс Альсир никогда больше не упоминал о моем происхождении. Как ни странно, наше близкое знакомство почему-то отдалило нас друг от друга. Он принимал меня как уважаемого чужестранца, и мы обменивались всяческими дарами, и он всегда оставлял свои дела, когда я приходил к нему в гости. Я сказал Дионисию, что с тирренами сойтись очень трудно и никто из чужестранцев даже за большие деньги не мог бы добыть описание морских путей. Дионисий не обманул моих ожиданий — он впал в бешенство и принялся кричать:
— Но на их берегах лежат кости фокейцев! Кости наших предков освящают путь, который мы избрали. Если тиррены предпочитают взяться за оружие, но не позволить нам спокойно плыть в Массалию, то пусть пеняют на себя, когда сильно поранятся.
Наши люди начали строить новый военный корабль, одновременно заботясь о том, чтобы стены Гимеры выросли на три локтя. Однако Дионисий не заставлял никого надрываться, требуя лишь дисциплины и безоговорочного послушания. Многие из фокейцев, подобно Микону, женились в Гимере и весной собирались забрать своих жен с собой в Массалию.
Сицилийская зима оказалась мягкой и теплой.
Я целыми днями размышлял, и мне было покойно в Гимере — но потом я повстречал Кидиппу, внучку тирана Криниппа.
Как я уже говорил, Кринипп часто болел и питался поэтому только овощами, хотя и не был пифагорейцем. Кстати о пифагорейцах: Кринипп изгнал их из Гимеры, ибо эти гордецы в белых одеждах очень кичились своим умением считать и презирали колдовство Криниппа. Так же точно пифагорейцам не доверяли и в других городах, где они пытались основать тайные общества, потому что пифагорейцы совершенно не разбирались в политике и заявляли, что ценят правление нескольких мудрейших и морально безупречных, а не правление группы людей, объединенных происхождением и богатством.
Итак, Кринипп изгнал пифагорейцев из своего города, заявив при этом:
— Мудрость и нравственная безупречность не имеют ничего общего с задачами власти. Если бы я был умным, я ни за что не взвалил бы на себя бремя тирана, которое иногда грозит раздавить меня и которое заставляет мой желудок мучиться от боли. А будь я нравственно безупречен, я бы никогда — для блага моего народа — не женился на финикийской женщине из Карфагена. Счастье, что я успел похоронить ее раньше, чем она меня. Нет, в политической жизни ум и нравственная безупречность приводят только к ссорам между гражданами, вредят заключению полезных союзов и вызывают гнев у соседних народов.
