— Да, ты оправдал наши надежды и годишься нам в вожди. Ты первый среди нас, и мы никогда не покинем тебя.
Потом после долгих споров мы решили, что каждый может оставить себе то, что он присвоил, поскольку каждому больше всего понравилось именно то, что он украл. И только измученные ныряльщики громко жаловались, воздевая руки к небу и крича:
— Неужели мы, которые трудились сегодня больше всех, останемся обделенными?!
Но Дионисий громко выругался и ответил:
— Все вы стоите друг друга, все вы алчные и жадные. Не скандальте тут понапрасну, а лучше поскорее выловите то, что вы спрятали на дне и под прибрежными камнями, и удовлетворитесь этим. А если кто-то ничего не взял, то пусть пеняет на себя. Я не хочу, чтобы среди моих людей были дураки и простофили.
Ныряльщики посмотрели друг на друга и вернулись на берег, чтобы снова начать нырять и переворачивать подводные камни. Один достал мешочек с золотом, другой — золотой лук, третий — серебряный треножник, четвертый — целый ящик всякого добра, и вскоре нам стало ясно, что они забрали себе самые крупные и дорогие вещи, причем именно потому, что у них не было одежды, в складках которой легко уместились бы всякие мелочи. Однако мы охотно признали их право на такое вознаграждение за опасную работу и вовсе не хотели бы занять их место в темных трюмах по соседству с каракатицами, крабами и жгучими скользкими медузами.
Дионисий сказал:
— Давайте принесем часть добычи в жертву богам Гимеры и возблагодарим их за то, что нам удалось договориться между собой полюбовно.
Мы согласились и отобрали для этой цели несколько бронзовых треножников, медные котлы и бронзовый таран, который мы захватили на военном финикийском корабле и взяли с собой только потому, что больше там не оказалось ничего ценного. Все это мы подарили гимерийским храмам, а храму карфагенских купцов пожертвовали персидский щит.
Весь день мы не видели Дориэя. Когда наступила темнота и на чужом небе над Гимерой зажглись звезды, я уже не смог справиться с беспокойством и сказал Микону:
— Мы должны вернуться в дом Танаквиль, хотя это и очень неприятно после того, что мы там устроили. Нам надо разыскать Дориэя — живого или мертвого, ибо я не удивился бы, узнав, что гордая карфагенянка пронзила его острой заколкой для волос, мстя за поруганную добродетель.
К счастью, перед домом Танаквиль дымился смоляной факел, иначе мы бы не смогли отыскать его. Увидев факел, мы догадались, что она ждет нас. Мы открыли заскрипевшие ворота, повесили наше оружие на стену в передней комнате и вошли в зал для пиров, освещенный лампами. На пиршественном ложе, опираясь на подушки, возлежал Дориэй. Он был жив и здоров, но выглядел таким мрачным и был одет в такие богатые финикийские одежды, что мы не сразу узнали его. На другом ложе, напротив, возлежала Танаквиль. Она также показалась нам не слишком-то веселой и какой-то другой, чем вчера. Щеки ее запали, а под глазами образовались темные круги, хотя она воспользовалась притираниями, чтобы скрыть это. Между ложами стоял накрытый стол на бронзовых ножках, а на полу — кратер, наполненный вином. Зал был чисто убран, мозаичный пол вымыт, осколки разбитой посуды выметены, а бог домашнего очага снова красовался на своем месте.
— О Танаквиль, — сказал я, — прости нас за наше поведение и тот беспорядок, который мы устроили здесь прошлой ночью. Твое угощение было обильным, и мы, бедные мореходы, не вынесли красного вина с мятой.
Но Танаквиль, не слушая меня, повернулась к Микону:
— Ты действительно греческий врач? Скажи, можно ли человеку вставить новые зубы взамен тех, которые он потерял?
Микон ответил:
— Это занятие не для врача, а скорее для ремесленника. Молись об этом Гефесту, если хочешь.
В испуге я воскликнул:
— Дорогая наша хозяйка! Неужели наш друг Дориэй был настолько пьян, что выбил тебе зубы?
Дориэй витиевато выругался, вспомнив своего деда, и сказал:
— Не болтай глупостей, Турмс.
Дрожащей рукой он налил себе в кубок вина и выпил его, пролив при этом несколько капель на подбородок.
Танаквиль сказала:
— Дориэй не сделал мне ничего плохого. Перестаньте оскорблять его вашими подозрениями и поверьте, что он вел себя со мной как мужчина из знатного рода.
