На ложе в покоях лукумона лежала бледная, как труп, девочка — совсем ребенок. Держа руки над миской с углями, она подозрительно и молча посмотрела на меня. Я спросил ее, где лукумон, и она ответила, что старик вот-вот вернется, указала мне место на краю собственного ложа и попросила подождать.
— Ты больна? — спросил я.
Вместо ответа девочка откинула покрывало и показала свои ноги. Я увидел, что икры у нее совсем высохли. Девочка была красивая, но очень худенькая. Она рассказала мне, что ее бодал бык и после этого она стала калекой. Ей было тогда семь лет. Раны и переломы вылечили, но ходить она так и не смогла. Без малейшего стеснения девочка показала мне шрамы, оставшиеся на бедрах от рогов быка, и испуганно прошептала:
— Ты такой добрый и красивый, раздатчик даров. Пожалуйста, разотри мне ноги. Едва ты подошел ко мне, как они заболели.
Я не умел разминать мускулы так, как это делают лекари и банщики, но мне приходилось в молодости помогать тем, кто много занимался борьбой или бегом, — после долгих упражнений мышцы у них всегда сильно болели. Да и меня самого частенько растирали после боев и состязаний, так что я знал, как это делается. Мне казалось, я лишь слегка прикасался к ногам больной, однако она непрерывно стонала. Я хотел было подняться и уйти, но она сказала:
— Нет-нет, прошу тебя, не уходи, мне совсем не больно.
А у меня все больше кружилась голова. Наконец появился старый лукумон и спросил:
— Что ты делаешь, Турмс? Зачем мучаешь бедную девочку?
Я ответил:
— Она сама меня об этом попросила.
— А разве ты помогаешь всем, кто просит? И подаешь каждому просящему милостыню? Или ты не знаешь, что есть хорошие и дурные нищие? Есть люди, которые страдают по своей вине, и есть те, которые страдают безвинно. Может, ты умеешь различать их?
Я подумал и ответил:
— Девочка страдает не по своей вине, но дело вовсе не в этом. Когда я вижу, что человеку плохо, мне не важно, добрый он или злой, виноват он или невиновен; в меру своих сил и умения я помогаю каждому. Не нужно быть особенно мудрым, чтобы понять это.
Лукумон кивнул, собрался мне возразить, однако передумал, ударил в бронзовый гонг и велел принести вина. Потом он сказал:
— Ты очень бледный. Тебе плохо?
Голова у меня шла кругом, а руки и ноги дрожали от переутомления, но я ответил, что чувствую себя превосходно. Мне оказали великую честь, когда пригласили войти в дом лукумона, так что я не имел права стенать и жаловаться, портя старому человеку настроение.
Мы выпили вина, и мне стало лучше. Время от времени лукумон внимательно смотрел на девочку, а та вообще не спускала с него глаз, как будто ожидая чего-то. Потом в покои вошел лукумон из Вольтерры и поздоровался с нами. Старик собственноручно налил ему вина в черную глиняную чашу, опять взглянул на девочку и сказал ей:
— Встань, дитя мое, и иди!
К моему великому удивлению, девочка улыбнулась в ответ и стала шевелить ступнями; потом она села опираясь обеими руками о ложе, и наконец, покачиваясь, встала на ноги. Я хотел подойти поддержать ее, но старец жестом остановил меня; мы втроем сидели, затаив дыхание, и смотрели на девочку. Она сделала неуверенный шаг, потом еще один и осторожно пошла вдоль деревянной крашеной стены. Смеясь и плача, она кричала:
— Я могу ходить, вы видите, я могу ходить! — Потом она протянула ко мне руки и неуверенно двинулась, через всю комнату. Приблизившись, девочка опустилась на пол и стала целовать мои колени. — Лукумон, — прошептала она, задыхаясь, — ты лукумон!
Так же, как и она, я был удивлен этим неожиданным выздоровлением; не слишком веря в то, что произошло, я дотронулся до иссохших мышц на ее ногах и сказал, качая головой:
— Это чудо!
Старый лукумон добродушно засмеялся:
— Ты его совершил, сила идет от тебя, лукумон.
Я закрыл лицо руками:
— Нет-нет, не смейся надо мной.
Старец кивнул лукумону из Вольтерры. Тот шагнул к двери и позвал:
— Войди и покажи свои глаза, ты, который веришь! Мужчина, сидевший прежде в прихожей, вошел, прижимая к глазам ладони. Время от времени он отнимал их, оглядывался вокруг и снова поднимал руки к лицу.
