Потом я уже перестал что-либо понимать, ибо очень утомился. Битва все не кончалась, она длилась с раннего утра до позднего вечера, и ни одна сторона не хотела уступить другой. Я сам вместе с последними оставшимися в живых этрусками оказался на правом фланге, недалеко от опушки леса. Здесь мы наконец смогли остановиться, чтобы перевести дыхание, в то время как набравшиеся сил воины из Эрикса бросились мимо нас в атаку. Гамилькар поступил так, как и следовало поступить вождю: он прислал гонца с вестью о том, что освобождает нас от дальнейшего участия в битве. Едва держась на ногах от усталости, покрытые кровью и потом с головы до ног, с помятыми щитами и затупившимися мечами мы, шатаясь, пошли в тыл под защиту вспомогательных отрядов, чтобы немного отдохнуть.
Гамилькар воздвиг высокий алтарь на самом высоком холме лагеря и следил оттуда за ходом битвы. Сверкая глазами, он протянул к нам руки в знак приветствия и поблагодарил за самоотверженную борьбу, а также приказал рабам бросать нам золотые цепи, которые, однако, никто из нас не поднял, ибо слишком велика была наша скорбь о погибших товарищах.
Когда мы слегка утолили жажду, перевязали раны и наскоро перекусили, мы направились на берег к нашим судам, надеясь встретить там уцелевших этрусков. Брат звал брата, друг — друга, капитаны кораблей призывали своих рулевых, а гребцы — соседей по лавкам, но редко кто откликался на зов. Наконец мы поняли, что из нас едва ли можно наскрести команду для двух военных кораблей… впрочем, это не имело никакого значения, потому что выход в море закрывали греческие триеры. Как же велики были наши потери! Как наглядно доказывали они, что этруски умеют сражаться и не привыкли отступать! Однако в те мрачные часы, что мы провели на пустом побережье неподалеку от Гимеры, большинство из нас предпочло бы отказаться от воинской славы, если бы это помогло вернуть к жизни наших погибших друзей и сородичей.
Солнце начало клониться к горизонту, и мы, часто моргая слезящимися от дыма глазами, увидели, что греки оттесняют левый фланг карфагенян к реке и морю, а воины из Гимеры, сметая с дороги обугленные деревяшки, ударили с тыла по победоносному правому флангу Гамилькара. Внутри нашего лагеря какие-то мерзавцы напали на стражников, поубивали их и начали грабить все подряд. Именно это показалось мне самым верным признаком поражения. Напрасно Гамилькар приказывал трубить в трубы и поднимать полевые знаки, чтобы собрать убегающих воинов и снова выстроить их в боевые порядки. Варвары в испуге кинулись на собственных военачальников и растерзали тех, кто пытался их остановить. Некоторые, крича от страха, бросились к берегу и стали занимать грузовые суда в надежде укрыться в море. Им даже удалось спустить несколько кораблей на воду, но вражеские триеры легко разбросали их в разные стороны, протаранили и пустили ко дну. После этого триеры снова отошли в открытое море. Треск ломающихся мачт и страшные крики утопающих убедили варваров в том, что на этом пути спасения нет. Мы же, поглядев на ужасающую картину, посовещались и решили, что самое разумное — это остаться возле своих кораблей и защищать их как можно дольше, чтобы потом под покровом темноты попытаться уйти в море. Греческие воины были уже в порту и на берегу; они бросали зажженные факелы на карфагенские суда, так что их защитники погибли в огне ночного сражения. Гелон из Сиракуз полагал, что все вражеские корабли надобно сжечь или захватить, и примчался верхом к морю, окруженный своей мавританской стражей в сверкающих панцирях, желая подбодрить греков громкими обещаниями денег за каждое сожженное или захваченное судно.
Пожар освещал берег, и там было светло как днем, а столбы дыма и пламени над нашим лагерем заставляли вспомнить о заходе солнца, хотя уже была полночь. Окрестности Гимеры стали сплошным полем боя, и на фоне красного зарева мелькали черные тени воронов, со всех сторон слетавшихся к Гимере. Когда греки полностью уверились в своей победе, они перестали убивать людей, бросивших оружие, и принялись загонять их в деревянные загородки, которые Гамилькар приготовил для греческих пленников, намереваясь продавать их в рабство. Вдоль берега длинными рядами стояли карфагенские грузовые суда и военные корабли, а этрусские корабли, которые прибыли позднее, находились чуть дальше, и поэтому греки не могли быстро добраться до нас — прежде им предстояло уничтожить почти весь карфагенский флот. Кое-кто из нас предлагал сдаться, но никому не хотелось становиться рабом, и мы решили дорого продать свою жизнь.
