Итак, поздней осенью я снова высадился на берег возле скотного рынка и пошел по берегу Тибра. Плечи мои болели от жестких канатов, которые стерли мне кожу, когда мы тянули за собой корабль с зерном. В простом мешке из козлиной шкуры я нес талант серебра. Как моряк я мог бы спокойно пронести его на берег, не предъявляя квесторам. Но я счел необходимым потребовать, чтобы серебро вписали в государственные книги. Для меня это имело значение — состоятельного человека не станут считать прихлебателем за столом Терция Валерия.
Увидев, как я богат, капитан корабля и моряки, покатываясь со смеху, заявили, что, знай они о моем состоянии, они без колебаний убили бы меня и выбросили в море. Но казначей как ни в чем не бывало выплатил мне медными пластинками жалованье, и я положил его в кошель. Бережливый человек пользовался в Риме уважением.
С мешком серебра на спине, одетый в лохмотья, с длинной свалявшейся бородой, с рубцами от корабельного каната на плечах я шагал по узким улочкам Рима и дышал воздухом, пропитанным болотными испарениями. Около храма Меркурия мне встретился старый полуслепой авгур с кривым пастушьим посохом в руке и с грязной нечесаной бородой. Он стоял и ждал какого-нибудь доверчивого чужестранца, чтобы показать ему достопримечательности города и погадать, обещая расположение богов. Я поздоровался с ним и улыбнулся как старому знакомому, но он не узнал меня и повернулся ко мне спиной, не ответив на приветствие. Я ускорил шаг, спотыкаясь о каменные плиты улиц. Рев скота на рынке становился все тише. Я спешил домой. Мое тело жаждало Арсиною.
Ворота дома Терция Валерия были открыты, но когда я хотел войти, раб-привратник быстро накинул цепь на крюк в столбе, закричал и попытался ударить меня палкой. Узнал он меня только тогда, когда я назвал его по имени. Терций Валерий в сенате, сказал он, а госпожа дома.
Во дворе ко мне подбежала Мисме и обняла за колени. Она выросла, щеки ее еще больше округлились, а волосы стали виться. Я взял ее на руки и поцеловал, а она смотрела на меня глазами Микона. Вдруг девочка сморщила носик, понюхала мою одежду и сказала с упреком:
— Ты плохо пахнешь! — После чего быстро вырвалась и убежала.
Только тогда я осознал, в каком виде вхожу в дом. Стараясь не шуметь, я шел по залам в надежде сначала смыть с себя дорожную грязь и сменить одежду, а лишь потом встретиться с Арсиноей. Но она выбежала мне навстречу, остановилась и, глядя на меня побелевшими от гнева глазами, закричала:
— Ах, это ты, Турмс! Как ты выглядишь! Впрочем, ничего удивительного — этого следовало ожидать!
Моя радость от встречи с ней тут же испарилась. Сбросив со спины мешок, я молча вывалил его содержимое к ее ногам. Серебряные слитки зазвенели, ударяясь о каменный пол. Арсиноя наклонилась, взяла один из них в руки и посмотрела на меня неверящими глазами. Я протянул ей пару модных сережек, купленных в Вейи, и брошь работы самого известного ювелира Тарквиний.
Тогда Арсиноя сжала мою руку своими теплыми ладонями, схватила драгоценности, и на лице ее появилась улыбка. Не обращая внимания на мои грязные лохмотья, она обняла меня, стала целовать заросшее бородой лицо и воскликнула:
— О Турмс, Турмс, если бы ты знал, как грустно мне было без тебя и как страшно нам было здесь, когда вольски стояли у ворот города. А ты путешествовал себе беззаботно всю весну и все долгое лето до поздней осени. Ну как ты мог?
Я холодно напомнил ей, что часто посылал о себе весточки, пользуясь оказиями и зная, что она ни в чем не нуждается и здорова, так что у меня не было причин беспокоиться о ней. Говоря это, я чувствовал тепло, которое исходило от ее тела, от ее гладкой кожи. Это была моя Арсиноя. И я готов был простить ей все — так страстно желал я ее в этот миг. И как только сумел я прожить столько месяцев вдалеке от нее?! Она прочла в моих глазах, что одержала победу, глубоко вздохнула и прошептала:
— Нет-нет, Турмс, сначала искупайся, надень чистую одежду, поешь что-нибудь…
Но я позабыл, что я грек и что чистоплотность у меня в крови. Я небрежно швырнул плащ на каменный пол атрия, хитон оставил на пороге комнаты Арсинои, а рваные сандалии сбросил у ее ложа. Наконец-то она была со мной, моя Арсиноя! Наши горячие тела сплелись в объятии, ее жаркое дыхание обжигало меня. На лице ее сияла улыбка богини, губы загадочно изогнулись, глаза потемнели. Эта улыбка очаровывала, доводила до исступления, заставляла совершать безумства.
