Тургенев, Флобер и Жорж Санд: межкультурный полилог - страница 4

Но, пожалуй, главный вопрос, который обсуждали Флобер и Жорж Санд, была проблема соотношения субъективного и объективного в искусстве. Как преодолеть разрыв между объективной, бесстрастной манерой повествования, свойственной Флоберу, и романтической субъективностью Жорж Санд? Санд выражала свое искреннее недоумение в письме к Флоберу в декабре 1866 г.: „Ничего не вкладывать из своего сердца в то, что пишешь? Я совсем не понимаю, совсем ничего. <…> Разве можно отделить свой ум от сердца, разве это нечто отличное? Разве само ощущение может себя ограничить <…>. Наконец, не высказываться полностью в своем сочинении мне кажется так же невозможно, как плакать с помощью чего-то другого, нежели глаза и думать с помощью чего-то другого, нежели мозг“[10]. Флобер пытался объяснить, что он неправильно выразился, что он имел в виду научность и безличность искусства, спрятанность личности автора. Но противоречие оставалось.

Ответ на этот вопрос дал своим творчеством Тургенев. Он примирил, казалось бы, непримиримое. Русский писатель продемонстрировал, что можно выказывать свое сочувствие (сердце) к изображаемому, чего так недоставало Санд в сочинениях Флобера, и в то же время оставаться на почве реальности и эстетизма, что так ценил Флобер. Одни и те же произведения Тургенева вызывали единодушный восторг обоих, они даже пользовались одинаковой лексикой для его выражения: глаголом dйvorer (проглотить), эпитетами charmant (очаровательный), beau (прекрасный), chef-d-œuvre.

Флобер был более избирательным, он отдавал предпочтение лиро-драматическому, суггестивному таланту Тургенева. Жорж Санд также очень высоко оценила психологические повести, которыми восхищался ее младший друг („Стук… стук… стук…“, „Несчастная“, „Степной дворянин“). Приведем один пример. 1 сентября 1873 г. она сообщила Тургеневу, что „на одном дыхании“ прочла „Вешние воды“, который она назвала „восхитительным романом“. „Как очаровательна Джема, — писала Санд, — но, как неотразима и госпожа Полозова, и как ее прощаешь, несмотря на то, что ее проклинаешь. Вы обладаете таким великим искусством, которое все видит и все чувствует, что невозможно ненавидеть никого из ваших персонажей, находишься среди них, как в саду, залитом солнцем, вынужденный все принять и признать, что все прекрасно, когда там есть свет“[11].

Флобер оставил созвучный отзыв, но окрашенный „мужской“ точкой зрения. „„Вешние воды“ <…> взволновали меня, растрогали и как-то смутно размягчили“, — писал он Тургеневу 2 августа 1873 г. Это — история каждого из нас, увы! Краснеешь за самого себя. Что за человечек мой друг Тургенев, что за человек! <…> Да, вот воистину повесть о любви, каких немного. Вы хорошо знаете жизнь, дорогой друг, и умеете рассказать то, что знаете, а это встречается еще реже»[12].

Однако, в отличие от Флобера, Жорж Санд понравились и эпические произведения Тургенева — романы «Рудин», «Отцы и дети», а также «Записки охотника». Будучи автором цикла сельских повестей и романов, где она впервые в европейской литературе показала крестьянина, как личность, обладающую богатым внутренним миром, Санд почувствовала в Тургеневе своего единомышленника. Об этом свидетельствует ее статья, опубликованная в газете «Temps» 1872 г., где были такие слова:

«Я была под обаянием обширной галереи портретов с натуры, которую вы опубликовали под названием „Записки русского помещика“. Какая мастерская кисть! Их как будто действительно видишь, слышишь, знаешь — всех этих крестьян с севера, — еще крепостных в ту пору, когда вы писали вашу книгу, и всех этих деревенских жителей — мещан и дворян, с которыми вам достаточно минутной встречи и обмена немногими словами, чтобы набросать красочные образы, полные трепета жизни! Никто в этом не сравняется с вами. <…> Вы вводите нас в совершенно новый мир, и никакой исторический памятник не может открыть нам Россию так, как эти люди, столь глубоко изученные, и эти нравы, столь метко схваченные вами. И при этом — такая трогательная благожелательность, которая, видимо, совершенно не свойственна другим поэтам и романистам вашей культуры. Они еще варвары, несмотря на свой талант; и драмы их отличаются холодной и насмешливой жестокостью. А у вас все совсем иначе. У вас жалость и глубокое уважение к любому человеческому существу, в каких бы лохмотьях оно ни ходило и как бы ни было угнетено. На то вы и реалист, чтобы все замечать, и поэт, чтобы все облагородить, и человек большого сердца, чтобы все понять и всем сочувствовать»