Мы с Дэвидом никогда не спорим. В случае каких-то расхождений во мнениях я могу пошутить о них, но не более того. Наверное, точно так же я веду себя с матерью – мирный путь, линия наименьшего сопротивления, накатанная дорога. Даже на работе я всячески избегаю конфликтных ситуаций. Однако чаще увлекаюсь профессиональными спорами, если их причины не затрагивают лично меня.
Глинтвейн и камин согревают нас.
– Мы успеем заняться любовью перед походом к Джуди и Марку, – говорит Питер, проявляя пылкость, которую я нахожу на редкость очаровательной.
Я бросаю все и взбегаю по лестнице. Балкон второго этажа выступает вперед, занимая половину гостиной. Когда-то там наверху находилось помещение для упряжи, а теперь раскинулось обширное спальное ложе. Сбросив одежду, я запрыгиваю под стеганое лоскутное одеяло на фланелевые простыни.
Наши с ним любовные игры просто чудесны. Они сопровождаются оживленной болтовней, шуточками и смехом. В первый раз оказавшись в его постели, я спросила в тот момент, когда его пенис коснулся моего влагалища: «А ты уверен, что хочешь проникнуть туда?» Я дурачилась только наполовину. Мы уже так давно испытывали столь сильное и взаимное сексуальное влечение, что любая другая альтернатива была немыслима.
После нашего первого любовного свидания Питер сказал:
– Знаешь, Лиз, ты пользуешься юмором для самозащиты. – Я почувствовала себя более обнаженной, чем если бы стояла перед ним во всей своей наготе.
На сей раз я смотрю вниз на лицо моего прекрасного возлюбленного. Его глаза закрыты. Отблески лунного света придают его чертам совсем юное выражение. Я потрясена силой моих чувств.
Мы не собирались становиться любовниками. Время от времени я вспоминаю, как это случилось, перебирая подробности, подобно тому как листают альбом с любимыми фотографиями.
Мы познакомились случайно, почти год назад, когда я решила перекусить в обеденный перерыв в его киоске. Много лет проходя мимо, я никогда там ничего не покупала.
Обычно я обедала в столовой колледжа – Пьюк-холле. На самом деле она называлась Дюк-холл, в честь покойного директора. Но с моей легкой руки она получила новое неофициальное прозвище. Оно прижилось в нашем колледже, несмотря на приказ нынешнего директора, предписывающий проявлять уважение к его покойным предшественникам.
Впервые я подошла к этому киоску, потому что мне надоела наша столовая и захотелось какого-то разнообразия. Дело шло медленно. Я мельком глянула на какую-то книжицу рядом с кассовым аппаратом. Она была об африканском племени лоби из Ганы. Он заметил, что я посматриваю на нее.
– Я изучал лоби для моей диссертации по антропологии, но так и не закончил ее.
Когда я спросила, почему он ушел, он сказал:
– Я провел несколько ночей на похоронах одного старика.
– Не поняла, – сказала я.
– Таков их обычай, – пояснил он. – Погребальные обряды длятся по несколько дней. Длительность присутствия напрямую связана с тем, насколько ты ценил покойного. Я любил того старика.
Я промолчала. Мысли мои занимала мольба о том, чтобы какой-нибудь завсегдатай не пришел и не прервал нашу беседу.
Вдруг меня охватили сомнения. «Почему я торчу здесь, – спросила я себя. – Нельзя быть такой навязчивой. Надо взять закуски и отправляться восвояси». В его черных глазах горели огоньки.
Мы проболтали так долго, что мне пришлось бежать на занятия. Запыхавшись, я влетела в аудиторию, когда мои студентки уже собрали учебники и надевали куртки.
Со временем я узнала, что Питер родом из Сиэтла. Его отец, президент банка, и так не слишком-то жаловал антропологов, и уж совсем терпеть не мог тех, которые бросили учебу, не получив докторской степени.
По словам Питера, ему надоели вечные придирки, и он уехал в Бостон, где в свое время счастливо провел студенческие годы. Работа в разных случайных местах побудила его открыть собственный киоск, тоже скорее случайно, чем намеренно.
Мне так понравился наш первый разговор, что я стала часто заходить к Питеру. Когда я заявилась в пятый раз, он сказал:
– Привет, училка, попробуй мою новую ромовую бабу, приготовленную по рецептам ганской кухни.
