— Иди ты! — ахнул кто-то.
Вовка надулся и обиженно засопел.
— Дурак ты. Я брехать не стану.
— Я б так не смог. Коли нутро горит, любую бормоту примешь.
— Такое только Христу под силу, — авторитетно заметил Вовка. — Кремень, а не человек.
Последнее сообщение Вовки-прессовщика произвело на бригаду сильнейшее впечатление.
— Вот гляжу я на вас, мужики, — вновь подал голос Колян, — и разбирает меня тоска. Просто уши вянут вас слушать. И до чего ж вы, мужики, тёмный народец!
Он закатил глаза и икнул мощно, с надрывом, так что кадык его аж в самый подбородок упёрся. Потом хлопнул очередной стакан и медленно, с достоинством, сполз под стол, где и отключился.
— Братва, волоки бригадира в каптёрку, — распорядился Вовка. — Пущай прочухается.
Философа бережно подняли и отволокли отсыпаться. Вовка же, вернувшись к столу, наполнил до краёв стакан и официально заявил:
— Всё, братцы, шестой пузырь добиваю. — Он проглотил водку, даже не поморщившись. — Сейчас окосею.
И окосел. Взгляд его остекленел и стал бессмысленно-блаженным, рожа побагровела, на толстых, как у папуаса, губах заиграла идиотская ухмылка, массивная челюсть отвисла, и на мою газету, и без того обильно усеянную окурками и залитую водкой, упал тлеющий бычок. Я и глазом моргнуть не успел, как в дедморозовском подарке, вокруг вовкиного бычка, образовалась дыра.
И тут надо мною нависла чья-то зловещая тень. Откуда-то из-за спины появилась рука и сдёрнула мою газету со стола.
— Не трожь, — предостерёг я, едва ворочая языком, и оглянулся.
Вором оказался Саддам ибн Хусейн, леший его забодай. Стянув мою газетку, он тут же уволок её в свой угол, где и принялся жадно читать. Как обычно: снизу вверх и справа налево, начиная с последней страницы. Как и положено правоверному последователю Аллаха. Я махнул рукой — грех обижаться на юродивого.
Оглядевшись, я произвёл следующее наблюдение. Лыка не вязал уже никто, разговоры как-то разом прекратились, все кивали, сопели и пускали пузыри. Нужная кондиция была достигнута.
Чего уж греха таить, я и сам был на грани помутнения рассудка. Вскоре я тоже закивал и отключился.
Так прошёл мой первый трудовой день в новом году. Если верить Светке, то домой в тот день я приполз на карачках. А я ей верю.
Всю ночь по моей квартире кружила стая бутылочного цвета змеев-горынычей и злобно косилась на мою спящую персону. У одних были шашечки на чешуйчатых боках, словно у такси, другие сжимали в своих лапищах по одной, а то и по паре монтировок. Утром, едва продрав глаза, я твёрдо решил: всё, баста, больше никакой водки, а то ведь недолго и в Кащенку угодить. Психушки мне сейчас только и не хватало для полного счастья. Хорош, мужики, пора завязывать.
Светки дома не оказалось. Сегодня, вспомнил я, у неё дневное дежурство. Что ж, придётся выбираться из дерьма в одиночку. Ну да не впервой.
Смахнув со спинки кровати зазевавшегося змеёныша, я кое-как поднялся. Мир воспринимался с трудом, сквозь муть в глазах, шум в ушах и пелену в мозгах. Организм трясло, как при армянском землетрясении, в нутре бушевал пожар, правый глаз заплыл, а рук и ног я не чувствовал вообще. Хреново твоё дело, Василь Петрович, сказал я себе, тебе ведь ещё на работу пилить. Не отбросить бы тебе с перепою коньки.
Коньки я не отбросил. По крайней мере, на этот раз всё обошлось. Кое-как собрался и отправился на смену.
Внизу, в подъезде, у почтовых ящиков, нос к носу столкнулся я с Иван Иванычем, нашим почтальоном, классным мужиком и большим любителем заложить за воротник. Распил я с ним, помню, не одну бутылочку, это уж точно.
Он остановился как вкопанный и уставился на меня, словно на инопланетянина.
— Ну и видок у тебя, Василь Петрович, — покачал он головой, соболезнуя.
— Что, совсем хреновый, да? — прохрипел я, едва ворочая распухшим языком.
— Не то слово. Крепко перебрал вчера?
— Крепко, — признался я.
— Оно и видно. — Он начал раскладывать газеты по почтовым ящикам. — Погоди-ка, а не ты тут вчера с двумя бомжами поцапался?
— Да нет вроде… — неуверенно пробормотал я.
— Ну точно, ты, — непонятно чему обрадовался старик. — Один из них тебе ещё фингал под глазом поставил. — Он присмотрелся ко мне повнимательнее. — Ага, так и есть, светится-то фонарь. А уж какую, Вась, ахинею ты нёс! Будто вернулся ты только что из командировки… э-э… из какой-то там Занзибарской губернии, где вместе с каким-то Сократом новенькими «жигулями» одаривал тамошних психов, и что был ты Дедом Морозом, а этот твой Сократ вроде как в учениках у тебя ходил и мешок с «жигулями» за тобой таскал. — Он снова покачал головой. — Плохи твои дела, Василь Петрович, заговариваться начинаешь. Как бы рецидив у тебя не вышел. Что, так ничего и не помнишь?
