Все это случилось за минуту, но в эту минуту он сделался калекой на всю жизнь. Ибо восстановить раздробленные кости его сникшей руки, вернуть на место сломанные ребра — почти безнадежная задача даже для лучших хирургов в условиях больничных покоев. А он был на плавучем ледяном острове, где температура близилась к точке замерзания, лишенный элементарных средств помощи.
Страдая от боли, он направился к крохотной бело-красной кучке и, хотя наклон стоил ему большого мучения, он поднял ее здоровой рукой. Девочка истекала кровью из-за четырех страшных, кровоточащих царапин, шедших наискось через спину от правого плеча. Но он осмотрел ее и убедился, что мягкие и податливые кости целы, и что сознание она потеряла после удара о лед головой, отчего на маленьком лбу выступила крупная шишка.
В силу здравого смысла, первую помощь следовало оказать ему самому; поэтому, завернув девочку в свою куртку, он положил ее в свое укрытие и сделал из брезентового обрезка петлю для своей раненой руки. Затем, применяя нож, пальцы и зубы, он частично снял медвежью шкуру — вынужденный то и дело останавливаться во избежание обморока от боли — и вырезал из теплого, но не очень толстого, слоя жира широкую пластину, которую, после обмывания ран в ближайшей луже, он плотно прикрепил к спине девочки, употребив для перевязки разорванную пижаму.
Он отрезал фланелевую подкладку своей куртки, сделав из ее рукавной части брюки для маленьких ног, удвоив за счет лишней длины материал на голенях и завязав эти места канатными прядями от слаблиня. Туловищную часть подкладки он обернул вокруг ее пояса вместе с руками, а поверх всего этого он перекрестными витками брезентовых лент зашнуровал напоминающий мумию сверток, почти так же, как матрос крепит защитную обмотку раздвоенной части швартового троса. В итоге получилось нечто возмутительное для любой матери, случись ей это увидеть. Но он был только мужчиной, страдавшим душевно и физически.
Ко времени окончания его работы к девочке вернулось сознание, и она, жалуясь, подала слабый стонущий плач. Но внимание только к ней для него было чревато окоченением от холода и боли. Там было много чистой талой воды, собравшейся в лужи. Медведя можно было есть, но им нужен был огонь, чтобы готовить эту пищу, хранить их тепло, сдерживать в сердцах приступы отчаяния, а также для дымового сигнала проходящим кораблям.
Нуждаясь в стимулянте, он беспечно отпил из бутылки, предполагая, возможно справедливо, что обычный наркотик не способен овладеть им в его нынешнем состоянии. После этого он рассмотрел обломки кораблекрушения — множество деревянного горючего материала. В середине этой груды находилась стальная шлюпка с опалубкой над ее герметичными концами, теперь согнутая пополам и лежащая на боку. Достаточно было укрыть брезентом одну ее половину и развести маленький очаг в другой, чтобы при должном умении здесь образовалось более теплое и лучшее убежище, нежели под мостиком. Моряк без спичек — аномалия. Он настрогал стружек, развел огонь, повесил брезент и принес девочку, жалобно просящую воды.
Он нашел оловянную кружку — наверное, оставленную в протекавшей шлюпке раньше, чем та была последний раз поднята на шлюпбалке — и напоил девочку, добавив в воду несколько капель виски. Затем он приготовил завтрак. Отрезав кусок мяса от задней части медвежьей туши, он достаточно поджарил его на конце лучины и получил приятную на вкус пищу. Чтобы девочка могла есть, ей следовало освободить руки — и он сделал это, пожертвовав для защиты их от холода левый рукав своей рубашки. Такая перемена и пища остановили ненадолго плач, и он лег в теплую шлюпку рядом с ней. Виски закончились прежде окончания дня, и он бредил в лихорадке, в то время как ребенку стало несколько лучше.
Бредовое состояние длилось три дня, включая периоды ясного сознания, когда он поддерживал огонь, готовил медвежье мясо, а также кормил девочку и перевязывал детские раны. Страдал он чрезвычайно. Рука, источник пульсирующей боли, раздулась вдвое от естественного размера, а бок постоянно мешал дышать полной грудью. То, что он не обращал внимания боль, объяснялось либо его стойким, вопреки долгому разгулу, организмом, либо некой анти-лихорадочной особенностью медвежьего мяса, или же исход битвы решили закончившиеся виски. Вечером третьего дня он снова разжег огонь последней спичкой и глянул на темнеющий горизонт вокруг него — в ясном сознании, но ослабевший телом и умом.
