наступившее число, и лениво рванул к себе десяток
листков.
Ш е б а л и н (он не в духе и говорит медленно, как бы сам с собой). С тех пор как существует российская регулярная армия, господа писатели рассказывают о пехотном офицере пошлости. Пехотный офицер пьет плохой коньяк, играет в карты на провиантские деньги, ничего не читает, кроме сальностей, и пристает к юбкам на каждом постоялом дворе. Он мечтает о чистой и человеческой жизни, сидя в кабаке, и превращает в кабак все, что встречает в жизни чистого и человеческого. Одни залечивают гонорею и женятся на пожилых бабах. Другие - стреляются. Сюжет, ставший литературной традицией. (Пауза.) Вся гнусность заключается в том, что это, вероятно... правда.
Р ы д у н (ворчит). Интеллигентские рассуждения! Стыдитесь. Вы офицер! Я не узнаю армии!..
Ш е б а л и н. В армии я узнаю свою страну. Империя нищих, попирающая ногами неисчислимые богатства, похороненные в ее земле. Страна голодных рабов и азиатских царьков, надевших штаны с лампасами, но не научившихся мыться...
Р ы д у н (непроизвольно запахивает на груди рубашку). Поручик!
Ш е б а л и н. Я вас лично очень уважаю, Евграф Антонович. (Пауза.) То, что сейчас происходит, возможно только у нас... Страна, где все талантливые люди пьют горькую, а бездарность возведена в официальную добродетель! Великая держава, не понявшая в Европе ничего: ни парламентаризма, ни промышленности, усвоившая телеграф лишь для того, чтобы передавать по нему идиотские циркуляры, написанные языком допетровских канцелярий.
Р ы д у н. Вы с ума сошли! Я требую, чтоб вы замолчали. Если однажды все пойдет к черту, то виноваты будут в первую голову такие молодчики, как вы. Человек, который смеет так говорить о своем отечестве, опаснее бунтовщика. Есть понятия священные, поручик.
Ш е б а л и н (спокойнее). Прошу прощения. Готов признать, что я погорячился. Но я прошу вас, Евграф Антонович, как командира части, как старшего по чину, разъяснить мне мои задачи. Из каких стратегических соображений мы позволяем плевать себе в рожу на Востоке? Какие тактические задачи командованию угодно поставить перед поручиком Шебалиным, который перед лицом грозных событий пятую неделю живет мирной жизнью станционного жандарма? Наконец...
Р ы д у н (заткнул уши). Я знаю не больше вашего! И это не мое дело! Есть люди, которые пишут приказы. Я их выполняю. Я не узнаю армии! Это не офицеры! Армии нужны командиры, а не декаденты! Вы распустились до предела. У вас нет воинского духа! Где Тиц? Он должен дежурить! Почему я не знаю, где Тиц?
Ш е б а л и н. Прапорщик Тиц, с вашего разрешения, уехал в город.
Р ы д у н. Допустим. А где Золотарев? Не говорите ничего - я вижу, что он здесь! Почему он в таком виде? Почему, я спрашиваю?!
Ш е б а л и н. Прапорщик Золотарев читал сочинения Фридриха Ницше, потом пил коньяк и бил морду ефрейтору. Затем его рвало.
Р ы д у н. Я ему говорил, чтоб он не читал этой чепухи!
Ш е б а л и н. А я ему говорил, что он не знает своего предела. Очевидно, сверхчеловекам тоже не следует переступать некоторых границ.
Р ы д у н. Безобразие. Разбудите его.
Шебалин подошел к лежащему. Увидел торчащий из-под
подушки томик, небрежно перелистал его и бросал на
пол. Затем встряхнул прапорщика за плечо. Прапорщик
открыл глаза, разглядывая окружающее мутным взглядом,
попытался приподнять голову, но глаза опять
закрылись, и голова сникла набок.
Ш е б а л и н. Бедняга! Тому немцу с висячими усами было легко изображать из себя красивого зверя и белокурого варвара. А каково семинарскому отпрыску в чине пехотного прапорщика, если вдобавок у него угри на носу и никакой протекции? Лет через двадцать этакий сверхчеловек, может быть, дотянется до капитанских погон, а когда умрет командир батальона, его обойдут вакансией...
Р ы д у н. Поручик!
Ш е б а л и н. Клянусь, я никого не имел в виду. (Трясет Золотарева.) Вставайте, сир! Вас ждут великие дела! (Решительно стаскивает его на пол.)
З о л о т а р е в (окончательно проснулся и поднялся на ноги. Его незначительное угреватое лицо сразу приняло обычное для него хмурое и обиженное выражение). Я просил бы вас, Георгий Николаевич!..
