...Выслушав сообщение Семивзорова о прибытии комиссии, сделанное им, очевидно, не по чьему-либо приказу, а по собственному почину, я его спросил:
— А как с побывкой? Может, поедем?
— Ни в какую, товарищ комполка. Я сказал: Семивзорову пока нет ходу на Дон. Ему еще тут работенка предвидится. — Казак, закинув голову, широко раздул ноздри, грозно сверкнул единственным глазом. — Мой прожектор кое-что распознает в тумане, а нос чует пороховой дух. Не гоните, товарищ комполка, Семивзорова. Он еще сгодится! В таком полку, — казак посмотрел вдаль, где сотни под командой Царева, вытягиваясь из развернутого фронта, строили в клубах густой пыли линию колонн, — послужить и мне лестно. А вот и они едут... — сказал казак, ткнув плеткой в сторону села.
Подымая розовое облако пыли, к учебному плацу на широкой рыси приближалась кавалькада всадников.
Раскинувшиеся на огромном пространстве взводы и сотни по команде «Строй фронт» стали стекаться к сборному месту.
И вот в поле, влево от знамени и трубачей, построилась в две линии живая стена всадников, а за ними — изгородь боевых тачанок. По команде «Направо равняйсь» сотни папах, украшенных алыми верхами, повернулись в одну сторону.
Гудит рой приглушенных голосов. Слышно нетерпеливое шипение комвзвода Будника: «Куда же ты прешься, бисов сын?». А «бисову сыну» Олексе Захаренко никак не управиться с Гусариком. Этого норовистого жеребца Олекса, услышав призыв «Незаможник, на коня!», украл у собственного деда и на нем явился в красную конницу.
Поднялась, закружилась удушливая пыль. Нетерпеливо зафыркали кони.
По команде «Смирно» замерли всадники. Впереди шеренг, как каменные изваяния, застыли двадцать командиров сабельных взводов; в нескольких метрах от них, возглавляя строй, на лучших конях полка — пять командиров сабельных сотен. Весело блестят из-под папах молодые глаза моих земляков, нет тоски на лицах кубанцев, любопытством светятся зрачки башкир, по-серьезному, как всегда, приготовились к встрече латыши. Наступила какая-то радостная, торжественная тишина. Все замерло вокруг, и лишь, словно куда-то торопясь, трепещут яркие флюгера на казачьих пиках.
Снова раздались отрывистые слова команд, трубачи заиграли старинный «Егерский марш», начались приветствия, после чего полк, получив разрешение спешиться, устроил перекур.
Пока мы были «жменькой», у нас в поселке, на сахарном заводе, не появлялась ни одна посторонняя душа. Но вот в Пустовойтах уже каждый день кто-нибудь осчастливливал нас своим посещением. Всякие комиссии, поверки, инспекции то штаба дивизии — из Хмельника, то штаба корпуса — из Винницы, то штаба округа — из Киева. И больше всего они интересовались хозяйственным состоянием части. Но эта, прибывшая из Харькова, от Фрунзе, явилась, как сказал Семивзоров, для «строгой поверки».
Вместе с начдивом приближался к нам высокий молодцеватый старик в красных гусарских штанах и в потертом офицерском френче-кителе с четырьмя огромными накладными карманами. На его ногах блестели старорежимные сапоги с лаковыми голенищами.
— Инспектор кавалерии штаба войск Украины и Крыма, — представил старика начдив.
— Цуриков! — назвался инспектор, снимая перчатку.
Афанасий Андреевич Цуриков, закончив Николаевскую академию, еще в 1896 году получил в командование 51-й драгунский Черниговский полк. Воевал с турками, с японцами. Во время мировой войны командовал 10-й армией. Одним из первых царских генералов перешел на службу в Красную Армию. Вначале возглавил инспекцию кавалерии в Москве, а после этого был переведен в Харьков.
...Полк, носясь по полю ярким разномастным клином, без шуму и суеты четко совершал перестроения. Он то развертывался в грозный вал, готовый обрушиться на врага всей тяжестью конских тел, ударом клинков и пик, то свертывал раскиданный на огромном пространстве реденький строй казачьей лавы в компактный кулак.
Слышно лишь глухое гудение земли и шорох стерни под тысячами конских копыт. И вдруг зазвенел широкий простор. Казаки с криками «ура» ринулись в атаку, с трудом сдерживая разгоряченных коней у заросшей будяками межи, за которой, те прерывая работы, трудились косари.
