Мы степ урятуем.
Ой, Примак, душа голоти,
Лицар ти залiзний,
Потрощив без мiри щоту,
Ворогiв Вiтчизни
— Хлопцi, стривайте! — вскочил с завалинки молоденький боец-галичанин. — Так що я вам скажу, хлопцi. Подивiться на майдан! Так то ж сам Примак до нас iде!
Все повернули головы в сторону Грановской площади. Пересекая ее, в сопровождении двух адъютантов и вестовых, сдерживая разгоряченного Мальчика, нетерпеливо перебиравшего точеными ногами, приближался к поповскому дому комкор. В казачьей форме, осанистый, с обветренным строгим лицом, Примаков казался старше своих двадцати трех лет.
Осадив горячего скакуна у входа в штаб, комкор ловко соскочил с седла. Отдав поводья ординарцу, направился к казакам, словно по команде поднявшимся с завалинки.
— Здорово, товарищи «москвичи»! — приветствовал Примаков казаков. Сняв серую смушковую папаху, чистым носовым платком прошелся по стриженой русой голове.
— А вы нас не забываете, товарищ командир корпуса, — выпалил Очерет, восхищенно посматривая на боевые ордена и знак члена ВЦИК, сверкавшие на груди комкора.
— Может, и забыл, так вы сами о себе напомнили. Банду Христюка прикончили. — Комкор сверкнул большими зеленоватыми глазами. — Молодцы, хлопцы!
— Это вот наш сотник отличился, — Сазыкин, секретарь партбюро, указал на Брынзу.
— Как рана? — повернулся Примаков к сотнику. — Не свалила?
— Как на кошке, товарищ комкор, — ответил Брынза.
— И он в долгу не остался. Максюк его надолго запомнит, — вставил слово казак Федор Тачаев[18], московский гравер, и, смутившись, сделал шаг назад.
— Мне довелось видеть вас под Вендичанами, — заговорил Брынза. — Вот когда вы достали своей шаблюкой фроловского полковника. Хотя и не одобряю я это.
— Чего не одобряете, товарищ Брынза?
— Командир корпуса, а летит в атаку, как наш брат, простой сотник.
— Без этого нельзя, товарищи. Наших там был один пятый полк, а у Фролова — целая бригада.
— Ну ясно, — рассмеялся Очерет, — пятый полк да комкор — вот и получился полный штат — аж вся бригада.
— А О чем была тут у вас беседа? — поинтересовался Примаков.
— О текущем моменте, — ответил секретарь партийного бюро.
— Как раз про вас балачка и шла! — добавил галичанин.
— Что про меня говорить! — махнул рукой комкор. — Вы бы лучше про то, как скорее покончить с бандами. Не дают покоя хлеборобам.
— Вот мы про это самое и балакали, — заверил Примакова Очерет. — Вспоминали, как мы с вами каблучили гадов...
— И про пальбу орехами вспоминали?
— Чего не было, того не было, — не смутившись, отрезал Очерет.
Примаков достал из кармана брюк небольшую, из вишни вырезанную трубочку. Выколачивая пепел, стукнул ею несколько раз о роговой эфес кубанской шашки. Глядя на комкора, решили закурить и бойцы. Но прежде чем были свернуты цигарки, со всех сторон потянулись руки с кисетами.
— Попробуйте моего, товарищ комкор!
— Настоящая кременчугская, фабрики Гурария.
— А вот матка прислала самосаду, натуральный рязанский горлорез!
Но опередил всех Очерет.
— Смачнее, как от любезной, нет табачку, товарищ комкор! — Он растянул зев кисета перед самым носом Примакова.
— О, хлопче, у тебя и любезная уже завелась, — сказал Примаков, принимая угощение.
— Товарищ комкор, — лукаво улыбнулся Очерет, — знаете, барсук под землей норится, и тот вокруг барсучихи мурлычет...
— И это от любезной? — спросил Примаков, рассматривая атласный, вышитый цветными нитками кисет.
— А то как же! — возгордился казак. — Грановские кое-что соображают!
Но тут пустил шпильку Федор Тачаев:
— Особенно соображают, когда ты их зовешь поближе к природе, подальше от людей...
— Самый смачный табачок, видать, чужой! — не стерпел Брынза и укоризненно посмотрел на земляка, только что опустошившего его кисет. — Ну и стрелок, Крендель!
— Обратно же, товарищ командир корпуса, без курева казак никуда! — Очерет пропустил слова сотника мимо ушей. Выпятив грудь, указал на нее пальцем. — Думаете, с чего она у меня такая? Дымку погуще да ремень тяну пуще.
— Насчет ремня, — ответил, насупив брови, Примаков, — это все нам знакомо. Как-нибудь перетерпим голодуху. А жителям Поволжья как? Весь их паек — лебеда!
